Юрий Черниченко - Хлеб

Речь шла, таким образом, вовсе не о том, чтоб использовать тонкий пласт, доставшийся от предреволюционных лет, а о проникновении сквозь все наслоения к самым родникам фольклора.

Между кустарной поделкой для рынка и подлинно народным изобразительным искусством знак равенства не ставился. Почему? Да потому, что художественные промыслы — это результат товарно-денежных отношений, плод развития капитализма в России. Рынок о вкусах не спорит — он диктует их, и кустарь менее всего был «свободным художником». Рязанская вышивка или хохломская роспись в тех фирмах, какие рождены «золотым веком» кустарной промышленности, глубоко отличны от того, что крестьяне тех же районов, на тех же материалах делали «для себя» еще в начале прошлого века. Ничего удивительного: кустарное изделие — зеркало вкусов потребителя. А нужно к тому ж учесть, что царизм, официально признавая за промыслом «первостепенное в государстве экономическое значение после земледелия», последовательно разрушал художественные традиции. Не из недостатка русофильства — из антинациональной своей сути. Взять ту же Владимирскую губернию — это край промыслов; в 1901 году подсобными занятиями подрабатывают 53 965 крестьян, здесь гранят хрусталь и пишут иконы, вышивают, чеканят. Здесь всегда перед глазами шедевры народного искусства — Покров на Нерли, Дмитриевский собор, фрески Андрея Рублева, — и здесь же державные «искусствоведы» свершают геростратовы подвиги. Еще в позапрошлом веке из Успенского собора, построенного Боголюбским, выбрасывают иконостас работы Андрея Рублева, его заменяют картинами, где «все как живое». Николай I прикажет привести «в первобытный вид» Дмитриевский собор, и эту работу непоправимо осуществят «чиновник по искусственной части Петров и корпуса путей сообщения инженер-поручик Абалдуев». В конце прошлого века владимирское духовенство решит разобрать на камень храм Покрова на Нерли, да не сойдется в цене с артелью каменщиков; «лебедь» случайно уцелеет. Такое не проходит бесследно.

Когда мы говорим о «возрождении» того или иного промысла, то сверяемся обычно с уровнем 1913 года: в данном случае речь не о «разах» превышения, а о потерях ремесел. Волей-неволей тот уровень канонизируется. А пора-то была — упадочная! Слой, родивший подлинно гениальное, залегает намного, намного глубже. И внимание к тому удивительному слою у сегодняшнего потребителя, чуткого и тонкого, развитого и отзывчивого, как никогда обострено. Тут и нужно сказать о способности промысла «вспоминать» самое светлое в своей истории.

На Ивановской площади Кремля по девять с полтиной за штуку продают модели спутников с заводной музыкой. Туристы берут, особенно охотно — немцы. А нельзя ли здесь, где века работала Оружейная палата, предложить доступную поделку из меди — конечно же, чекан, ручная работа? Нельзя ли напомнить резной копией всадника с Боровицкой башни или льва со Спасской, что турист находится в Белокаменной, столице мастеров?

«Не толкайте нас на подделку. Где тут подлинность, где традиции?»

В таком смысле и лаковая миниатюра Мстёры — подделка, потому что промысел создан в советское время, и манера, и техника письма мало общего имеют с тем, как работали здешние иконописцы. Но угадали умные люди, попали в точку — и теперь миниатюра на папье-маше едва ли не монопольный представитель нашего промысла во всем мире.

Нет, не подделка, не имитация, а напоминание о дедах «каменосечцах и древоделах», созданное живыми руками потомков под тем же солнцем, на тех же берегах, хранящее лучики дедова дарования. И потому — полноправная художественная вещь.

В Пскове, в алтаре церкви Преполовения (XV век) — кузница реставрационных мастерских. Два мастера, обоим по семьдесят пять, куют раму флюгера на восстановленную Власьевскую башню Довмонтова города. Белобородый, лицо с фрески, сосредоточенный Кирилл Васильевич Васильев и Петр Андреевич Ефимов, говорун и прибауточник, сущий Сократ с круглым лбом, широкой бородой и курносым носом.

Флюгер — стяг с гербом Пскова, барсом, чеканенным на меди. Эскиз сделал реставратор Всеволод Петрович Смирнов. Архитектор и живописец, окончивший Институт имени Репина, он и кузнец тоже, выученик дедов, и чеканщик. Широк, приземист, рыжеватая, с первой сединой борода молодит его и придает кротости. В свитере и вязаной серой скуфейке — то ли водолаза напоминает, то ли ратника в кольчуге. Деды из него веревки вьют. Вот и сейчас.

С придыхом бьет «Сократ», звенит молотком дед Кирилл, алый металл искрится и мнется.

— Ты куда гнешь? — замечает Смирнов, — Вот же рисунок.

— Не, так хорошо. Не глянется.

— Делай, как нарисовано, Кирилл!

— Не, не ладно. Туда надо развернуть и сюда тоже.

— Больно грамотный. Вещь должна восприниматься целиком.

— Приварим покрепче, будет целиком, — острит «Сократ».

— Яйца курицу не учат, — гнет свое Кирилл.

Смирнов отнимает у него молоток. Пока брус снова греется, они спорят, точней, вздорят, бранятся. Деды упрямы, а художник, кажется, просто проверяет, насколько они правы. Выходит по-ихнему. Флюгер-стяг — с такими «языками», какие и ладны и глядятся.

Десять лет во Пскове Всеволод Смирнов реставрировал плитняковый Изборск, удивительную крепость в Печорах, «вычинял» готовые рухнуть древние церкви, копировал фрески, но гордость его — на берегу Великой: возрожденная Покровская башня, колоссальный каменный фрегат, громивший полки Батория. Работы его хвалят. Он реставрирует в том же материале, а главное — руками и умом псковичей, в которых сохранилось былое мастерство и былые пути решений, архитектурных и декоративных. Откапывает и вновь являет миру таланты плотников и каменщиков, кузнецов и керамистов, что еще теплятся, но в сборно-панельном строительстве не нужны. Венец любой работы — в кузнице: крест ли на церковь, флюгер геральдический или дивное «райское древо» на шатер башни. И спорит в прокопченном алтаре.

— Боюсь, — одряхлеют мои апостолы, а то и помрут, — просто говорит он, — А красоту железа понимают, металл у них из-под молотка выходит живой, теплый. Столбовые скобари. Приятели-художники заказывают им подсвечники — модно. А я хочу сделать с ними образцов двадцать памятных поделок — светильник, скажем, вешалку, ключ, штопор, щипцы печные, дверную ручку, кольцо на ворота, все по-псковски, с клеймом нашим. Не для кого, но — делаем.

Реставрируют у нас серьезно, это известно. И что ни реставрационная мастерская, то целое старинное производство, потенциальная мастерская сувениров. Те образцы, что создает умелец в споре с уважающим его знатоком искусства и истории, размножать не грешно.

Но это все речь о профессиональном, так сказать, кустаре. А ведь художественный промысел от века был подсобным занятием крестьянина, помощником ему, «второй тягой» русской деревни.