Юрий Черниченко - Хлеб

Минувшей зимою я жил в Вологде — читал в областном архиве материалы о кружевном промысле. Вечерами выходил прогуляться на берег реки.

Запомнился один вечер. Густые сумерки, на кирпичных стенах кремля, на штабелях дров и сарайчиков — шапки чистейшего снега. Темнеет громада собора, строенного Грозным в опричном своем городе, на ремонтных лесах у куполов гомонят зябнущие галки. Небо низко, и от этого чутко и будто тепло. Пахнет березовым дымом. За льдом реки Вологды — желтые огни. Мальчишки съезжают на лыжах с крутого берега и бесконечно катятся по заснеженной глади.

На середине реки — проруби, как громадные окна с дощатыми рамами. Ограждены щитами, над каждой — лампочка, темная вода в отблесках. Это коммунальное удобство, давнее, еще управой заведенное — белье полоскать. Женщины после работы везут сюда на саночках влажные копешки рубах, наволочек, детских штанишек, становятся на колени у кромки и, переговариваясь, споро полощут.

В сумерках я не сразу понял, отчего руки у женщин так странно блестят. Резиновые перчатки! Нововведение, знак времени.

— В резине руки не зябнут, — весело объяснила одна. — А то лед намерзал на запястье.

А потом лихо подкатила саночки бойкая бабка. Разобрала свою копешку — и давай полоскать голыми руками. Я спросил, почему же она — не как все.

— Есть перчатки, да так привычней. Всегда бабы так полоскали — и ничего, здоровы были.

И справилась быстрей других.

Старуха, что в силу нужды хранит старинную привычку, — это и есть сегодняшний день кружевного промысла деревенской Вологды.

Выцветшие «дела» архива, исследования, отчеты, забытые брошюры, словом и цифрой сохраняя дух своего времени, интересно повествовали об истории кружевоплетения. Возникло оно под Вологдой около 1820 года как помещичья мануфактура. Барыня Засецкая открыла «фабрику», где работали семь крепостных девушек. Все вологодские кружевницы-плетеи ведут свой род от легендарной Анны Михайловны, что одиннадцатилетней девочкой была послана барыней учиться в Пошехонье, на кружевную «фабрику» Окулова. Для глубокого освоения кружевного дела достаточно двух-трех лет. Анна же Михайловна училась будто бы целых пять и постигла все тонкости. Мануфактура Засецкой передала умение множеству женщин в окрестных деревнях.

Расцветает женский промысел с отменой крепостного права, с развитием товарно-денежных отношений. Экономическая основа у него та же, что и у всех промыслов русского Севера: долгая зима, когда в поле делать нечего, невозможность прокормиться одним земледелием, тощие почвы, требующие интенсивной обработки, то есть вложений, денег. К. Маркс пишет, что в России «…в некоторых северных областях полевые работы возможны только в течение 130–150 дней в году. Понятно, какой потерей было бы для России, если бы 50 из 65 миллионов населения ее европейской части оставались без занятия в течение шести или восьми зимних месяцев, когда необходимо прекращаются всякие полевые работы.

…в деревнях повсюду развилась своя домашняя промышленность. Так, существуют деревни, в которых все крестьяне из поколения в поколение являются ткачами, кожевниками, сапожниками, слесарями, ножевщиками и т. д.»

Вологодское кружево поглощало в основном женский труд.

Наука далекого Брабанта, иных заграниц упала на благодатную художественную почву: северный край даровит, самобытен и потому — переимчив. Кружево — это непременно песня, это вечерняя сказка, это при всей своей традиционности фольклор живой, творимый. Луначарский особо отметит, что «русские кружевницы пронесли свою виртуозность через самые тяжелые времена художественного равнодушия…».

Скрупулезные земские статистики свидетельствуют, что в конце века доход от кружев в крестьянском бюджете «плетущих» уездов составлял 8,04 процента. Не так уж и весомо, но те деньги давали крестьянке известную самостоятельность (до сих пор школьница сама себе на туфли заработает, а на кино и подавно), хотя достались отнюдь не легко. Труд этот, по выражению одного автора, требует «фантастической усидчивости, героического прилежания, сказочного старания». Девочку пяти лет уже засаживали учиться. Зимою кружевницы работали с восьми утра до двенадцати ночи, часов по шестнадцать в день, плетея средней руки зарабатывала в день двадцать копеек. Тридцать копеек считалось большим заработком, сорок — редкой удачей. Потомственная кружевница Зинаида Васильевна Сняткова, сейчас она руководит кружевным объединением, говорит, что и на ее памяти в деревенской семье кружев не оставляли — все делалось исключительно для сбыта. Миловидная тропининская «Кружевница» (репродукции увидишь на всех стенгазетах «Снежинки») грешит лакировкой: каторжное сидение убивало красоту, сокращало век пуще ковроткачества.

В деревнях плели простые кружева, известные под названием русских, или фантажных. В Вологде же и пригородах вырабатывались гипюрные, клюни, численные, сколочные, немецкие, валансьен, брюссель и русские — само перечисление говорит и об освоении зарубежного мастерства, и о привнесении в ремесло своего. Скупали изделия так называемые «кубенки» — слово идет от названия Кубенского озера, по берегам которого лежат старинные кружевные деревни.

Как ни мала была плата, ремесло приносило гарантированный доход, и число кружевниц вырастает быстро: в 1893 году плетением занято четыре тысячи крестьянок, в 1900 — уже двадцать тысяч, в 1910 году — 35 181 женщина и даже 245 мужчин. 1913 год дает высший дореволюционный уровень — 39 тысяч человек, кружев выработано на 2,3 миллиона рублей, средний годовой заработок плетей — 34 рубля 58 копеек.

Советская власть кустарный промысел поддерживает и поощряет. В двадцать первом году создан кооперативный «Артель-союз», чье назначение — бороться с нэпманом-посредником. Плетея вскоре появляется в каждом втором дворе, число кружевниц поднимается до рекордной цифры — пятидесяти тысяч. Документы повествуют о времени серьезном, деловом; на учете каждый рубль прибыли, проявляется забота о мастерстве. И вот окрепший кружевной промысел пробивается на европейский рынок.

Заинтересовало меня «Дело № 20». Содержало оно переписку вологодского «Артельсоюза» с советским торгпредством в Берлине. Кто-то, возглавлявший художественно-промышленный отдел представительства, заботливо, твердо и с большим знанием дела направлял борьбу северорусского промысла на европейский рынок. Конкуренция сильная. Европу наводнили фламандские, чехословацкие, китайские кружева. Тот, знающий, — он подписывается четко и энергично «М. Андреев…», — журит своих: расхлябанность нетерпима, осваивайте же, такие-сякие, приемы деловых людей, иначе нам не обойти старинные фирмы!