Юрий Черниченко - Хлеб

Я полез в двигатель — нигде не течет. Большего установить не мог. Насилу дождался Ефима. Он тронул одно, другое, глянул туда, сюда — и сокрушенно плюнул:

— Хана. Компрессию потерял. Как же это, паря?

Об остальном вы догадываетесь. Он дал мне ведро и наказал:

— Бежи в МТС, найди завскладом, скажи — Голобородько Ефим прислал за компрессией, нехай даст по совести.

Я побежал, холодея от страха за содеянное. Кладовщик бесстрастно глянул на меня поверх очков и, кряхтя, набросал в ведро каких-то ржавых кусков железа.

На обратном пути, мокрый как мышь (килограммов тридцать весила проклятая компрессия!), я увидел Вадима. Он замерял пахоту, но не пешком, а, хитрец, верхом, вертя рукою сажень. «Ты чего?» — «Вот… компрессия… потерял, понимаешь… Ефим за новой послал…»

Он слез с коня, приподнял мою ношу — и закатился от хохота.

— Не смей выбрасывать, слышишь? И не вздумай заводиться!

А вечером на стане только и разговору было, что о моей компрессии! Стояла она (то есть оно, ведро) на обеденном столе, и любой мог приподнять. Улыбался даже пессимист бригадир: даже тетя Даша не ворчала. Такой розыгрыш считался чем-то вроде крещения.

— И долго он набирал тебе? — длит удовольствие парень из местных.

— Со всех углов, — подыгрываю им. — Я думал — в разобранном виде…

Новый взрыв!

— Когда приспичит — на любую готов, — Ефим.

Право ж, один Кучум не острил. Впрочем, разрядка так была нужна!

— Отсеемся — неделю не встану. И кофе с молоком в постели, — мечтал Гошка, взбивая жиденькую свою подушку.

— До тысячи целины не хватит, точно, — позевывая, сказал бригадир. Не кому-то сказал, а так, в пространство, — Низинки подобрали, еще сотню наскребем, а двух сотен — нету.

— А Овечий бугор? — спросил Вадим. — Я все жду, когда ты туда перегонишь.

— Там Шевчук не велит.

— Еще чего! Век сиднем сидел, земле ума дать не мог, теперь — «не велит»?

— Там овечки ходят, три отары, — угрюмо сказал бригадир, — И так пороги опахали.

— Что важней: трава для овец или хлеб для людей? — обнажил суть Вадим — скорей для нас, чем для оппонента.

— Трактора я туда не пошлю.

— А тебе посылать и не придется. Бакуленко и Литвинов завтра начнут пахать бугор. Комсомольское поручение, все!

— А-а, делайте что хотите, раз вам такая власть, — махнул тот рукой, — Мне ваши затеи уже вот где! — в «печенках» то есть.

Утром три агрегата — и наш с Ефимом — были на длинном, поросшем типчаком холме, что возвышался за Рождественкой и прикрывал ее от ветров.

Борис что-то возился: заваривать кашу ему не хотелось.

— Отбивай загонку, да покажи класс — струночкой, — хлопнул его по плечу Вадим.

— А може — трохи обождать, с Шевчуком бы!..

— Ждать? Все равно не уступим. Или нас гнать поганой метлой! «Целинщики»! Давай трогай!

Трактора потащили на взгорье рыжеватую полосу.

Тут и прилетел, нахлестывая Воронка, Шевчук. Бросил кошевку перед агрегатами — и черной тучей:

— Кто разрешил? — надвинулся на Вадима.

— Целину пахать? — со значением произнес тот.

— Ты что, придурок, на ветер нас хочешь поднять? Где целина? Это ж песок, он все село засыпет. Ты сдерешь, свое возьмешь, а нам куда? Без тебя бы тут не пахали, если бы земля позволяла? А ну геть отсюда к чертовой матери, чтоб вами тут и не пахло!

Вадим, побледневший от оскорбления, сумел усмехнуться и довольно спокойно скомандовал нам:

— Продолжайте работу! Мы сами дотолкуемся.

Борис без прежней уверенности взобрался в кабину, тронул. И тут произошло невероятное!

Старый степняк забежал вперед и упал на траву прямо перед гусеницами С-80. Бакуленко едва успел остановить.

Мы побежали. Председатель уже не грозил, слова его были мольбой, перемешанной с руганью:

— Не трожьте, ребятки, ну нельзя же, унесет… Я вам все дозволял, но это ж — погибель. Нам же умирать, вам жить, гады вы ползучие…

Я хотел поднять старика. Он плюнул мне в лицо!

— Слушай, старик, ты у меня на дороге не ложись, — отчетливо сказал ему Вадим. — Я перешагну и дальше пойду, а ты наплачешься.

— А-а, хай воно сказиться! — взревел Борис. — Яка ж то работа, як люди пид трактор кидаются?

Работа была сорвана. Вадим взобрался на коня.

— Гуляйте пока, ребята, а я в райком отлучусь.

У колхозной конторы — три «газика». Безлюдно, тревожно. Я было вошел, но парторг тотчас выставил меня на крыльцо: — Чего тебе? Нельзя. Выездной райком.

— Насчет Шевчука?

— Ну.

— Так я ж там был, могу рассказать.

— Там ваш Сизов, доложит. Заварили кашу… Давай в бригаду, нечего.

Обхожу угол, стал у окна, форточка открыта. Сквозь двойные рамы судилище видно мне плохо.

— Антицелинные настроения ломать будем нещадно, — голос Еремеева. (Черт, радио на столбе мешает слушать!)

— Ветроударные склоны трогать нельзя, — голос Шевчука.

— Вы слышите? Тут склон, там солонец, где-то выпас… Нет, на этом примере мы должны научить кадры, а то район поплатится…

Форточку закрывают, окно задергивают шторкой.

Я человек маленький, меня не спрашивают, мое дело — «в бригаду».

На следующий день районная газета сообщила, что «правление колхоза «Новый путь» и его председатель Шевчук Н. И. недооценили важности распашки новых земель и поставили под угрозу срыва обязательства целинной комсомольско-молодежной бригады, что вызвало законное возмущение целинников».

— Яке так «возмущение»? — пожал плечами Борис, — Ну, полаялись, так хиба ж можно…

Читаю дальше:

— «Председателя колхоза «Новый путь» тов. Шевчука Н. И. за антицелинные действия с работы снять. Объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку».

— Не плюй против ветра, — резюмировал Гошка.

М-да, к севу на бугре бригада приступала вовсе не в том настроении, что к пахоте.

— Ты-то чего хандришь? — сердился на меня Вадим, — Жалко старого истерика? Забыл его плевок?

— Больно круто. Значит, и возразить не смей. Он же тут жизнь прожил, что-то знает.

— В каких-то вещах — не смей! А то не целина будет — дискуссионный клуб. В другое время с ним бы не так, а сейчас — садоводом сделали, по делу и дело. Нечего нюнить!

А в середине того дня Овечий бугор впервые показал нам, на что он способен.

По пахоте пошли колеблющиеся столбы пыли. Ветер усиливался, солнце стало меркнуть, дышать было все труднее. Черная буря!

Заметало след маркера. Тракторист не видел пути. А через полчаса наступила мгла, какую не пробивали и включенные фары.

Ефим Голобородько первый подался на край полосы, выехал к заправке. Подбежал Вадим.

— Кулундинский дождик! — крикнул Ефим, — Надо по домам.

— Работать надо! Ерунда, сейчас утихнет.