Юрий Черниченко - Хлеб

— Будь там человеком, — мягко наставлял брат, — появится хоть какая-то возможность — доучивайся. Имей на плечах свою голову, в обиду себя не давай, других не обижай, — верно, тетя?

— Куда там обижать, самого б куры не загребли, — вздохнула тетя.

— Загребут — отроем. С библиотекаршей как решил — заберешь ее? Ну-ну, разберетесь сами. Короче: снова да ладом! Со щитом — или на щите, точно, тетя?

— Точно, куда уж точней, — всхлипнула тетя, как-то по-своему поняв брата, и стала целовать меня.

Митинг кончился, народ побежал к вагонам. Оркестр грянул марш, я обнял своих, вскочил на подножку, где уже висела людская гроздь, — поехали!

Сор, склянки на перроне, сматывающий удочки репортер, уже неслышный оркестр — и моих трое… Прощай, Белокаменная!

— Это кто к тебе приходил? — спросил меня в проходе парень, косясь на бутылку «Мартеля».

— А тебе что?

— А то, лапонька, что я здесь комиссар и отвечаю за твой полиморсос.

— Это что ж такое?

— Темень, — покачал головой. — Политико-моральное состояние. Так кто был-то, иностранный корреспондент?

— Брат. Он из Внешторга. А корреспондент — это я. Был «наш спецкор», теперь прицепщик. Казаков, Виктор.

— Значит, сначала познакомимся, потом уж проспимся? Вадим Сизов. Сдам тебя на целине и снова в горком комсомола, сводки писать.

— А это зачем же? — спросил я про ватник.

— Пижонство.

— Ты хороший парень, верно? — догадываюсь я.

— Прелесть. Давай-ка на третью полку. Привяжись. Но если этот пузырек без меня… Будешь иметь кровного врага. Разделаюсь — найду тебя, ладушки?

— Ладушки, — с удовольствием повторяю я.

Давно уже покачивалась под столом пустая Димкина бутылка, давно уже перезнакомились все в вагоне, тамбурные романы закрутили, давно уже состоял я редактором поездной газеты «Даешь целину!», а все тянулась за окнами белая степь, все длилась дорога — великая, транссибирская.

Выпустив свежий номер, я пошел за Вадимом, — пусть просмотрит, мне же покойнее.

Вадим с каждым днем нравился мне все больше. Такого живого, умного, а главное — целенаправленного «комиссара» мне не доводилось встречать. Подкупала ирония, с какой исполнял он хлопотную свою роль — быть центром разрозненной массы. К формальностям разного рода, к лобовым всяческим речам он относился своеобразно: дескать, мы-то с тобой знаем, что все — чешуя, ну и ладушки. Раз какому-то «мужику» нужно — сделаем, чтоб отвязаться. Но при этом разумелось, что есть святые вещи, о которых трепать языком не пристало. У него был талант располагать к себе, талант доверительности. Это было внове — и радовало.

Идем с ним поездом.

В тамбуре парень зажал девчонку — ничего не видят, ничего не слышат.

— Граждане, проходите, не скопляйтесь, чего не видели? Интересно вам, чем это кончится, да? — тоном милиционера с Дерибасовской говорит Вадим. Девчонка вскрикивает, но мы уже прошли в вагон.

— Добро, можешь вешать. Что значит — профессионал! — Цензор у меня покладистый. — А старый номерок сюда давай.

— Зачем они тебе?

— Отчет. Работу надо показывать только лицом!

— Слухай, комиссар, а сколько «Победа» стоит? — спрашивает Борис Бакуленко.

— Покупать собрался?

— Не я — Гошка. Вже и писню сочинив, подохнешь.

— Какую такую писню? А ну, давай! — протягивает он гитару Литвинову.

— Да не я, это у нас в сборочном, — упирается тот.

— Цену набиваешь, да? На колени встать?

Что делать? Гошка берет удалой аккорд:

Аудитория — в восторге.

— Классик! Ив Монтан. Давай в радиорубку. Включаем в первую же передачу, — командует Вадим. — Я вот чего к вам, ребята. Скоро Петропавловск, из других вагонов полезут в ресторан. Подъемные прямо жгут их. Один накуролесит — пятно на эшелон. Надо бы подежурить, а надежнее парней, чем ваш вагон, нету…

— Это можно, — отозвались игравшие в «козла».

— Всегда пожалуйста, — паренек с «Кавалером Золотой Звезды» в руках.

— Вин у мене буде иметь бледный вид та макаронную походку, — обуваясь, говорит Бакуленко.

Я догадываюсь: что-то подобное Вадим учинил и в других вагонах. Потому что в холодном Петропавловске целинники ходят по перрону напряженно, искоса поглядывая группа на группу, даже картошку у бабок не покупают.

— Здорово это у тебя получается, — откровенно говорю ему я.

— Что именно?

— Подходец к людям, — изображаю рукой что-то вроде хода рыбы.

— Устал я чертовски, Витька, — чуть рисуясь, говорит он. — Но правда: никаких чепэ (тьфу-тьфу), едва ли не первый эшелон так проходит. Знаешь мое правило — взялся, так делай чуть лучше, чем рядовой товарищ. Из уважения к себе.

— Что делать?

— Безразлично.

— А если ты сам, — показываю я на себя, — рядовой товарищ?

— Все равно: чуть лучше, чем можешь, — смеется он.

Мы прибыли в сибирский город. Что он сибирский, видно сразу: глубина снега, деревянные тротуары, толщина бревен в домах, зримое нежелание улиц нравиться — все вместе тому доказательством.

Дом областного сельхозуправления, где нас распределяют, — будто Смольный в Октябре. В вестибюле, на широкой лестнице, в коридорах — наш брат с фанерными чемоданами, «сидорами», рюкзаками. Закусывает, открытки пишет, адресами обменивается, спит, ожидая отправки в разные концы степи. Но это — областное учреждение, ходят люди с бумажками, тычутся в кабинеты приезжие из районов, суета.

В широкие окна видно: взрывая гусеницами нечистый уличный снег, проходит колонна тракторов — подкрепление уже поступает.

В уголке человек в волчьей дохе — мех наружу — рассказывает новичкам:

— Лиса есть, заяц. Косача много. (Голос: «Это что?») Тетерев. Глухарь реже, осторожный. (Тот же голос: «Глухари да косачи, не помогут им врачи…») Окунь в речке, гольян. Гриба в иное лето — косой коси. («А зимой холодно?») На печке — нет.

По лестнице спускается распределяющий в обшитых кожей белых бурках, за ним два директора МТС, «пробивают вопросы». В споре обе стороны не чураются обычной в таких случаях демагогии, говорят одновременно.

К ним поднимается Вадим.

— Я хотел… насчет москвичей, — говорит он распределяющему, — Не надо бы разделять их, люди познакомились, сдружились.

— Вы откуда? — косится тот, что в бурках, на Вадимов планшет.

— Сопровождающий. От Московского горкома комсомола, — почему-то смущается Вадим.

— А-а… Пошлем кого куда надо. У вас все? — И громко: — Кто в Черемшанку, приготовиться к погрузке! Группа совхоза «Ермак», посылайте старшего за направлениями!