Юрий Черниченко - Хлеб

— Ну, час не решит.

В кошевке — плетеной бричке — подъезжает Шевчук, здороваемся с бригадиром. Вадим идет навстречу.

— Ну, звонил я в райком. Сам обещал приехать. Сказал, без него не начинать.

— Что, Еремеев? Ну, говорил же я вам, Нестер Иваныч, — дело стоящее, — обрадовался Вадим. — Надо сразу приподнять ребят. Глядишь, и колхозу будет больше внимания. — Он сел на краешек брички.

— Куда там, будет внимание, — махнул рукой бригадир, — На С-80 бортовой никак не выцыганим.

— Агитпроп — великая сила, и запчасти достает, — сказал Вадим.

— Как, Ефим, уродит сей год? — не слушая его, спросил председатель моего начальника.

— То — как небесная канцелярия. Как два дождя в маю, так агронома… — ответил он присказкой, и ребята заржали.

На дороге показался «газик».

— Райкомовский, — встревожился Шевчук. — Ну, начинайте, что у вас придумано, а то за простой техники еще по шеям надают.

Секретарь райкома Еремеев (полувоенный китель, сапоги, фуражка, — тогдашняя униформа районного работника) поздоровался со всеми за руку, сказал Шевчуку со значением:

— Сушит-то как, Нестер! Торопит весна, в Ключах уже овес сеют.

— Те весной всегда герои, а осенью с сумой ходят, — ответил Шевчук.

Вадим начал докладывать Еремееву:

— Комсомольцы решили торжественно принять клятву… — Но секретарь не слушал, глядел на удалой наш транспарант.

— Это зачем? Разве такими вещами шутят? Столица все же. Нет, снять, снять сейчас же.

Вадим глянул на меня — видал, мол, типа? — и отправился снимать. У него в запасе был другой лозунг, мы с ним развернули его перед вагоном:

«Вовремя сей на площади всей!»

— Ну, это еще куда ни шло. Хоть ясно, к чему зовет, — сказал Еремеев.

— Бригада, к принятию целинной клятвы стройся! — звонко крикнул Вадим.

Ребята кое-как построились. Ефим взглядом спросил бригадира, становиться ли, тот пожал плечами. Но по лицу Еремеева понял, что надо, и сам, бывшая пехота, стал в шеренгу — пятки вместе, носки врозь. К нему подошел кудлатый Кучум. Не было Бакуленко и Нинкина.

— Беги за хохлом, живо! — шепнул мне Вадим.

Я притащил Бориса с напарником. Наш детина встал на левом фланге — нелепый в этой церемонии, руки по локоть в масле.

— На флаг — смирно!

Вадим поднял флаг на мачте.

— Слушай клятву! «Я, рядовой целинной армии, перед лицом открытой мною земли, перед всем народом торжественно клянусь быть верным целине, отдать ей все силы и никогда не покидать ее, как бы трудно ни было! Клянусь!»

Вадим с обнаженной головой опустился на одно колено и поцеловал аккуратно вырезанный ком дернины. Передал его Гошке. Тот повторил ритуал.

Думайте что хотите, но на меня это подействовало, мурашки побежали по спине от волнения. Степь, ветер, солнце слепит, от комка пахнет полынью.

— Клянусь!

Ефим выдирает на загривке Кучума старые репьи, пес рыком предупреждает, что цапнет.

— Клянусь!

Тетя Даша, сложив руки под фартуком, смотрит, будто на спектакль.

Еремеев светлеет лицом, ему нравится. Шевчук невозмутим.

Земля идет, идет по ряду.

— Та не буду я! Я робыть приехав, а не в ляльки гуляться! Шо цилувать йи, колы пахать нема чим! — Голос нашего хохла снял всю торжественность момента.

Еремеев строго спросил у Шевчука, о чем речь, тот указал на С-80. Секретарь черкнул что-то в блокноте, вырвал листок. Шевчук подозвал Ефима:

— Голобородько! Бери моего Воронка, гони в МТС. На одной ноге!

Ефим, нахлестывая жеребца, укатил.

— Товарищ секретарь райкома! — рапортует Вадим. — Вот обязательство нашей целинной комсомольско-молодежной бригады. Поднять тысячу гектаров целины, всю старопахотную землю засеять в лучшие сроки, получить по пятнадцать центнеров зерна с каждого гектара! — Он передал Еремееву лист.

— Хорошо, товарищи. Замечательная вы молодежь, душа радуется. Верим вам, не подкачаете. Обязательства опубликуем. И во всех бригадах проведем такие мероприятия. Дай-ка!

Он взял у Вадима тот ком.

— Присягай и ты, Нестер Иваныч!

— Мне зачем, мы шестой десяток с ней женаты… Нацелуюсь, как на горку, под ковыль.

— О чем думаешь, человече! Да на тебе самом еще пахать можно!

— Разрешите начинать? — спросил Вадим. Шевчук кивнул. — По машина-ам!

И вот ведь гипноз торжественности — хлопцы не пошли, побежали к тракторам! Взревели пускачи, агрегаты разошлись по загонкам, потянулись по серому ковылю первые борозды.

— Шустрый малый, — сказал Шевчук Еремееву про Вадима. — Здорово школит их.

— Ты за питанием тут проследи, все-таки москвичи…

Пошли к загонкам.

Вскоре Голобородько привез на взмыленном Воронке желанные запчасти.

— Бачь, яка вона сила — агитация! Каже Вадим — и точно, — восхищался Борис.

— Теперь всю посевную икать будешь, — сказал Ефим.

— Чего це?

— А тот, у кого отобрали, поминать тебя будет.

Мы с Ефимом отправились к своему агрегату. Он походя наставлял:

— Махну так — заглубляй, начальство едет. А так — выкручивай, будем норму делать.

— Забракуют.

— Так надо по-хозяйски, не с краю. В середку разве только ваш Вадим полезет, этот ушлый.

День за днем. Рассвет — закат — пересмена. Пять бегущих из-под отвалов лент земли, от которых не избавишься и во сне, бегут перед глазами. Обед в степи из едва обтертых алюминиевых плошек. Пыль и вечное желание спать. Вот что такое посевная!

Помню холодный рассвет. К заправке подъехали еще с фарами. Ефим заглушил. Пыльные донельзя, бледные после рабочей ночи, побрели на пустынный стан. Один Кучум на посту, ластится. Я тронул сосок умывальника — ни капли, с вечера выплескивали. Да и неохота мыться. Ефим пошел пошерудить на кухне, наскреб холодной картошки с салом, принес две миски. А я уже повалился, как был, на свою полку вагончика — не поднять век…

На седьмой, кажется, день я решил: конец. Пойду куда глаза глядят, лягу у лесополосы — и пусть делают что хотят, лишь бы не дышать пылью, не видеть этих лент. На десятый представилось, что я — это не я. Меня нет, а встает, ест картошку или галушки, помогает Ефиму заправить, садится на плуг какая-то ходячая машина. А потом просто потерял счет дням.

Это и значило, что самое страшное позади, что я не сбежал, не разревелся, не умер, а просто стал врабатываться.

Ватник мой потерял цвет, вид, теперь и он оставил бы на стене пятно. В перекур выбиваю его, вытираю мазутные следы.

— Это ты зря, — замечает Ефим. — Вон там есть озерко, вода щелочная. После сева бросишь — все отойдет.

— А как доставать?

— Я не достаю. Лучше новую. По две в год, а что ты думаешь? Потому и не забогатею. А ты чего трактора у меня не просишь? Другой бы уже фуговал.

— Научи.

Он научил. «Скорость переключать… Это — газ. А так — поворот, лево — право». Без избытка отваги я сел в кабину — один, Ефим остался! — и тронул по загонке. Мне удавалось держаться борозды, и я стал радоваться: вот первый раз, а все ладится. Но трактор вдруг заглох! Сразу и намертво.