Юрий Черниченко - Хлеб

Хлеба еще держались, зелены были и нижние листья. Влага в почве пока тоже была, несмотря на доменно-жаркий ветер. Но температура на поверхности поднималась за сорок, влажность воздуха упала до тринадцати процентов, и растение испаряло больше, чем успевали перекачивать корни. Атмосферная засуха… В первых числах июля у нас, как правило, проходят дожди, но дотерпит ли пшеница? Каждый день уносил миллионы пудов. Подступало то нервное напряжение, какое крестьянин когда-то осаждал крестным ходом: хоть что делать, только не сидеть сложа руки.

С Павлодара я начал потому, что без знания дел прииртышских появляться на Алтае было нельзя: слишком часто приходилось в газетах и журналах колоть глаза своей Кулунде примером Павлодара. Гибельность творящей эрозию «пропашной системы» и вообще отвала с шестьдесят третьего года стала будто бесспорной, но край, прогремевший на всю страну ликвидацией трав и паров, несколько лет стоял словно на распутье. Приходилось писать без оглядок на принцип землячества. Доходило до разрыва дипломатических, так сказать, отношений.

Не так печатная критика, как само развитие событий, «созревание умов», а главное — приход в научный штаб Алтая подлинных ученых изменили курс, и с той же решительностью, с какой недавно все распахивалось «по пороги», Кулундинская степь взялась осуществлять лозунг — «Погасить пожар!».

Даже съев с кулундинцем пуд соли, не перестанешь дивиться его непоказному бескорыстию, двужильности в работе и неспособности жить без увлечения. «Солнечному, суровому, знойному краю я посвящаю всю мою жизнь» — так вслед за стойким Тулайковым могли бы сказать о себе сотни колхозных председателей, агрономов, партийных работников этой стороны, и не было бы в том никакой позы. Но минусы — это продолжение достоинств: организатора алтайского типа «заносит», ему не хватает холодной головы…

Тут, однако, энергия была направлена точно, и в считанные годы степь из крупнейшего очага раздувания превратилась в образцово защищенный от эрозии массив. Бараевский комплекс, в основе которого творчески переработанный канадский опыт, был тут подкреплен впрямь удивительным масштабом лесоводства: почти пятьдесят тысяч гектаров заняли в степи полосы берез, тополей, сосен! Деревца быстро пошли в рост, сомкнули кроны, и если климат не шибко пока смягчили, то уж всех неленивых хозяек стали снабжать ягодой, ранетками и даже груздями.

Буквально воспрял из праха вконец разбитый эрозией совхоз «Кулундинский». Все сорок тысяч его гектаров обсажены лесом, да густо: через каждые триста метров — полоса, а меж полос ленты пшеницы чередуются с паром и эспарцетом. Даже в гиблую сушь 1968 года с паровых полей взяли по восемь центнеров…

При новых свиданиях мне следовало ожидать вопроса: как, мол, оно, с Павлодаром-то, чему теперь пресса агитирует учиться?

Павлодар в те дни принимал читинцев: учил борьбе с эрозией. Гостям были показаны массивы житняка, дающие дорогие семена, полосные посевы, безотвальная обработка. Главное же — в сухую ветреную погоду им дали подышать чистым воздухом: дуть — дует, мести — не метет. Забайкальцы остались довольны.

Случись такой семинар лет этак шесть назад — большего б и не надо. Но годы-то прошли, и в показах, приемах, экспорте одних противопыльных методов появилось что-то конфузное. За пыльными бурями не было видно ничего — ни урожаев, ни финансов, ни перспектив. Но на то и осаждали пыль, чтоб видеть!

Положим, не обязательно было гостям сообщать, что практически все производимое (зерно, подсолнух, молоко, мясо, картошка) убыточно, что совхозы — иждивенцы госбюджета, а коров сейчас в области на триста тысяч меньше, чем было в 1928 году, хоть тогда и лошадей было на триста тысяч больше. Но что и сама шортандинская, бараевская система, требующая для таких сухих мест минимум 30 процентов пара (ибо фонды на влагу нигде не выколотишь, а для урожая надо накопить гектару минимум тысячу тонн воды), что эта структура вовсе не введена, сказать надо бы. В то лето план паров был в Павлодаре внезапно уменьшен на 300 тысяч гектаров, сберегли где одиннадцать процентов, где того меньше.

Убеждать, что чистый пар — единственное здесь средство стабилизировать сборы, что это ключ к системе хозяйствования, неловко и будто уже некого. Явных противников не осталось, на разглагольствования о «гуляющей» земле никто не отваживается. Однако же легче найти белую ворону, чем павлодарского агронома с полной нормой паров.

Михаил Иванович Трусов пришел в агрономию из педагогов. С учительским доверием к науке и пунктуальностью он начал вводить в совхозе «Мирный» шортандинские севообороты, опираясь, естественно, на пары. Совхоз был обычным среди павлодарских, то есть три весны подряд закупал семена. Новичок в делах сельских, Трусов оказался неробкого десятка и, вводя пары, сократил посевы. Сократил на пять тысяч гектаров и довел «гуляющую» площадь до тридцати процентов. Эта треть полей стала давать «Мирному» половину валовых сборов зерна, за четыре года совхоз увеличил производство хлеба на 30 тысяч тонн, забыл о покупке семян, стал жить со своим фуражом. Но былой педагог под правило не подходит.

— Уже тринадцать лет я на целине, — рассказывал, перемежая речь крепкими присловьями, агроном Н. Н. Черевко, известный в Северном Казахстане своими сильными пшеницами, — а ни единого года план паров не выдерживали! То год идет плохой — «подстрахуйте», то хорошие виды — «ловите урожай», то коров нечем кормить, то на Дону вымерзло… Мы ж на самом краю посевного конвейера: когда выезжаем в поле, картина урожая на юге уже сложилась. И за все самые дальние беды расплачиваемся паром целины. Только и стараний, что запасенную на завтра влагу вычерпать уже сегодня…

Едва ли не главный вывод «Дум о целине» Федора Моргуна, книги наиболее доказательной и страстной из всех написанных целинниками, это — «снять с плеч непосильную ношу и сделать груз таким, чтобы его можно было нести успешно и далеко, а не падать под его тяжестью лицом в грязь».

Но и в том, 1969 году Северный Казахстан засеял два с половиной миллиона гектаров, отведенных под пары. Ровно столько — 2,5 миллиона га! — необмолоченных валков той осенью ушло под снег. Совпадение размеров занятого у будущего года и потерянного еще раз подтвердило точность бараевских рекомендаций.

Словом, система почвозащиты была найдена, система хозяйствования — нет. Завод демонстрировал огнетушители. Дальше «агитировать Павлодаром» было нельзя.

А июнь так и кончился без единой капли. Почва трескалась, разрывая корни. Нижние листья приобрели табачный цвет. Хлеб утекал зримо, как песок в песочных часах. А какие надежды были! Ад — это не обязательно пекло, нет. Для россиян он был жарким, у Данте (девятый круг) — люто холодным, все относительно. Мучительней всего — постоянно обманываться в надеждах. С этой точки зрения пытки древних — бесплодные старания Сизифа, например, — были изощренней всех картин христианского страшного суда.