Юрий Черниченко - Хлеб

На пыльной площади у Кулундинского вокзала стояла очередь за мороженым. Чудо! Фруктово-ягодное — в Кулунде! В наши дни и в Барнауле мороженое было редкостью. Но продавщица (только из села, видать) наполняла бумажные ведрышки так неловко, медлительно, так боялась обвесить, обсчитать, так убого было все ее оборудование, что даже эта кроткая очередь стала роптать — побыстрее бы. Деваха взорвалась: «Я сегодня второй день! Вы встаньте на мое место!» Никто, понятно, не согласился, стояли, утирая пот, дальше.

Мягко подошел московский состав — специальный поезд студенческого стройотряда. На одном из вагонов тянулось: «Курс — планета Целина!» Перрон заполнили высокие парни и девушки в зеленых целинках — племя младое и незнакомое. Не побежали к буфету и кранам, вообще не спешили, мороженое не заинтересовало их — большая очередь. Не было тут ни бород, ни гитар, ни битл-музыки, но появление этого племени принесло на вокзал чувство какого-то стеснения. Я было стал расспрашивать — куда, зачем? Сдержанно, с превосходством живущих своим миром людей ответили: едут за Бийск. Что строить? Там скажут. Заработки? Видно будет.

Обычно это прекрасные работники, дисциплинированные и спаянные, и в совхозах им тем охотнее сдают на аккорд объекты, что с ними никаких хлопот: автономны, как инопланетяне. Свои поварихи, свои бригады, свои певцы, а мороженое всех цветов, цен и вкусов их ожидает дома даже зимой. Но они тоже были целинниками, и подступало суетное желание что-то объяснять им насчет этой вот «планеты», чтобы правильно поняли и не ставили в строку подгоравшие хлеба, людей с тюками (явно уезжавших) и томительный «хвост» у лотка с жидким фруктовоягодным.

Особого любопытства, однако, с их стороны не было; нужное себе они видели. Прогулялись, подсадили подружек, встали у открытых дверей — поехали. Подумать только, что выросли они после целины, что передача земли новому поколению людей (а передавать, по Марксу, нужно непременно «улучшенной») нами уже осуществлена!

Я не нашел многих знакомых поселков.

Это что ж, в райцентр переселились?

Идея воздать человеку за бураны и сушь долей благ и услуг, какая бы превышала кубанскую, пришла в головы лет двенадцать назад. В Благовещенке начали разом строить больничный городок и парковый пруд, ателье мод и широкоэкранное кино, Дом культуры и музыкальную школу — кержацкая обитель преобразилась в городок. Но за этот срок тот культурно-бытовой уровень, что поднял Благовещенку над райцентрами Кулунды, стал нормой для кубанского или ферганского колхоза, а пыльные бури, зачернив снег, подтолкнули явление, научно именуемое миграцией.

О миграции только и говорили при встречах.

Ах, встречи, встречи… Какие там счеты, при чем газетные ярости, когда столько прожито и можно вдруг сбросить дюжину лет! Никаких казенных столов с туманной, черт знает чьей оплатой, кулундинец рад тем, чем богат! Каждый по пятерке из кармана — и так хороша за рекой Кулундой магазинная килька с хлебом, так остер лук-ботун, крепок простой «сучок» и так высок строй разговора!

Петр Васильевич Шаршев, легкая рука — строитель кулундинского леса, повез нас взглянуть на десятилетние полосы. И друг на друга взглянуть. По-прежнему близорук и кудряв Федор Богачев, но какой певун был в своей Орлеанской МТС, какой лошадник завзятый, а теперь, увы, — начальник управления. А Гришаков Григорий Софронович, гляденский председатель, приятно похудел, весит уже только семь пудов, что при его росте — норма.

Тишина, закатное солнце, соболиная хвоя лиственниц и зеленая пучина меж их рядов… Как резки желтые ягоды облепихи, как белы стволы берез и как жалко, до внезапного молчания жалко, что снега своей тяжестью обломали столько ветвей у сосен!

Петру Васильевичу, говорит Богачев, теперь ничего не страшно — все равно напишут, как старому Нестеру на памятнике: «Человеку, украсившему землю…» Да впрямь ли ложился под трактор Нестер Шевченко, не давая распахать песчаную гриву, не легенда ли тут, чтоб Кулунде освятить свою войну с пылью? Кто видел, кто поднимал его? Нет, ложился, все точно, уже и в музее отражено, только вот сад померз, какой Нестер, уже опальный, снятый с постов, сажал и холил…

А Бакуленко Борис, тот бригадир-«крошка», что дрожки свои будто меж ног носил? Уехал, болеть стал. А Вася Леонов — ведь он действительно герой был? С переломанной ногой — гусеницей отдавило — в буран довел трактор от Рубцовки до совхоза… Ни слуху, с концом. Жестовский приезжал, Яков Васильевич, ему элеваторы показывают, памятник на «Ильичевом поле», где он пахал ленинским трактором, а старик одно: «Куда размотали народ?»

Нет с нами Кости Прудникова, доброго смеха Кулунды, и мы просто вспоминаем, как он в Завьялове выдал бабкам Рогового за славгородского попа, как напугал Акимочкина, явившись к нему в школу в темных очках и назвавшись заведующим крайоно…

А вечер переходит в белую ночь — они есть, есть на Алтае! Вода Кулунды на полночной заре тепла и мягка необычайно, бьют перепела, и Гришаков белым китом стонет на отмели от наслаждения.

Дорогой свет фар выхватит то тушкана, то плутоватого корсака, Богачев комментирует — вот тут Веселенькое было, кто-то и теперь пишет: «родился в поселке Веселенькое»… На восходе, дома, он кормит нас невыразимой окрошкой из погреба, и мысль о сне не приходит в голову, а вертится в ней беззаботное, подхваченное на току у давних студентов МЭИ: «Что Москва? Ерунда. Кулунда — вот это да!»

Уже третье июля, а ни росы на траве, ни облачка в небе. Барометр в управлении окаменел на «ясно».

— За что же такая казнь? — вдруг говорит Богачев, и нечего ответить ему, но можно понять, как он разучился петь.

Рассчитываем: если б влило сегодня, еще возможен урожай 1962-го — пять и две десятых центнера по району. Протянет три дня — шестьдесят пятый, то есть 2,6, только семена.

Кулунда в то лето — странное дело! — жила без лозунга. Вроде как вакуум починов, никак на Алтай не похоже.

Одно решение, впрочем, ходило, но звонкости лозунга в нем не было. «Скроить весь костюм» — это предлагал Алтайский НИИ сельского хозяйства.

Новый директор его, совершенно чуждый витийства, сдержанный и тактичный Александр Николаевич Каштанов, приехал в Барнаул с ответственной работы в аппарате ЦК. До того омич, на себе испытавший все прелести хозяйственной круговерти, он начал на погорелом. У института не было авторитета, но была земля, и очень удобная: раздуваемые верхи, смываемые склоны, овраги, колки, высокие откосы Оби, — Алтай в миниатюре. За несколько лет опытное хозяйство было превращено как бы в действующую агротехническую модель края: агроном из любой зоны мог увидеть наглядный совет — в своих условиях поступай так-то. Впервые в Сибири институт начал борьбу с оврагами, с водной эрозией, среди первых устроил культурные пастбища, залужил косогоры, насадил лесополосы, наполнил новые пруды.