Владислав Корякин - Нас позвали высокие широты

Тем временем Зингер закончил переговоры с вертолетчиками, а мы, вернувшись с ледника Норденшельда, успели подготовиться к заброске на ледниковое плато Ломоносова, сосредоточив наш груз на футбольном поле Пирамиды. Разумеется, мы не спускали глаз с объекта наших вожделений, ожидая от погоды всяческих пакостей местного значения. Однако Арктика была к нам благосклонна, и уже 23 июня радостный гул вертолетов огласил окрестности Пирамиды. Для вертолетчиков освоение ледников было делом новым, как и для нас возможности винтокрылых машин, поскольку мы с ними работали впервые. К счастью, скалы Эккокнаусен (с которыми мы познакомились визуально в предшествующих пеших маршрутах) оказались великолепным ориентиром, а от них до главного водораздела острова на высоте 1200 метров оставалось всего–то пять километров. В тот момент меня интересовало: а как будет выглядеть с высоты полета этот самый водораздел–ледораздел?..

В качестве штурмана я во время дал сигнал на посадку по расчету полетного времени от скал Эккокнаусен. За посадкой последовала стремительная разгрузка, я смог перевести дыхание и, вслушиваясь в гул удалявшегося Ми-4, я в одиночестве смог оценить окрестный пейзаж, — определенно мы сели на самом ледоразделе. Наслаждаясь оглушительной тишиной на гребне очередного успеха, в океане солнечного света посреди разбросанного экспедиционного добра, я пытался уяснить смысл происходящего.

Я не не успел проникнуться чувством одиночества, которое спустя полчаса сменилось очередным разгрузочным авралом по принципу «давай–давай». Кроме нас, все остальные участники неожиданного аврала в шпицбергенской глубинке стремились как можно скорее вернуться в более цивилизованные места, опасаясь смены погоды. Участники высадки на ледниковом плато Ломоносова сохранили воспоминания также о заветной фляжке, пущенной по кругу, и даже об огурце из теплиц в Пирамиде, впервые в истории использованном в качестве закуски на ледниковом плато Ломоносова. Таким было начало грандиозного научного аврала на Шпицбергене.

Вертолеты улетели, и вековая тишина вновь вернулась на ледниковое плато Ломоносова, которое нам предстояло обживать. Первым дело жилье — каркасная арктическая палатка Шапошникова (КАПШ) для трех обитателей стационара (во главе с Зингером) и скромная походная обычная двускатная для маршрутной группы (Троицкого и меня). Вкапываем их в снег поглубже, ибо особенности погоды в этой части Шпицбергена никому не известны, а запомнившаяся новоземельская пора во всей красе может проявиться и здесь.

В процессе создания стационара мы вертим нашими головами по всем направлениям, и наш кругозор от этого значительно расширяется, тем более что в поле зрения с высоты 1200 метров оказалась солидная часть Шпицбергена. На западе помимо горы Пирамида на заднем плане в поле зрения отчетливо видна нижняя прифронтальная часть ледника Норденшельда с нунатаками [7] Нунатак (гренл. nunataaq,чук. нуната'к) — полностью окружённый льдом скалистый пик, горный гребень или холм, выступающий над поверхностью ледникового покрова или горного ледника. Прим. FebeTWO Терьер и Ферьер характерных очертаний, за которыми просматривается значительный участок Земли Норденшельда. Это означает, что в случае пешего возвращения в Пирамиду пешком будущий маршрут будет у нас перед глазами, что немало. Помимо ледникового плато Ломоносова, которое теперь от нас не уйдет, немалое место в этих поисках занимает именно Земля Норденшельда, которая, укладываясь в общую концепцию, требует подтверждения какими–то количественными оценками, которые надо еще найти.

Пейзаж на востоке (чем и хорош высоченный ледораздел, обзор с которого простирается на 150 километров), также впечатляет, причем вдали мы видим какой–то остров, рельеф которого не только значительно ниже окружающего нас, но отличается гораздо более плоским характером Поначалу ломали голову, опасаясь спутать острова Эдж и Баренца, но затем по характерному ориентиру–леднику Дуквитц — убедились, что имеем дело с последним. Позднее расшифровка местности на основе характерных дальних ориентиров вошла в привычку, но начало ей было положено на ледниковом плато Ломоносова. Такая привычка оказалась весьма полезной для исследователя–маршрутника: ведь на Новой Земле мы работали на хорошо знакомом ограниченном пространстве, а на Северной Земле пятнадцати летных часов было недостаточно, чтобы подобная практика стала привычкой. В горах Памира или Тянь—Шаня, насколько могу судить по собственному опыту, обзор обычно ограничен склонами ближайших долин, и подобное удовольствие выпадает крайне редко.

Обвал первых впечатлений вместе с усталостью заставил нас поскорее забраться в спальные мешки. Первую ночь в настоящих полевых условиях мы спали как молодые боги, уставшие от сотворения мира, тем более что погода не нарушила наш покой ни единым порывом ветра. Однако проснулись мы в промозглом и сыром тумане, тонкий слой которого оседлал наше ледниковое плато при температуре около минус шести. По радио температура в Москве плюс 23, разница солидная, которую мы трактуем в свою пользу, поскольку наши перспективы в обозримом будущем в части грядущей научной информации просто безграничны. Уже по этой причине нам в Москве делать нечего, а сами повседневные заботы москвичей с высоты главного водораздела Шпицбергена выглядят в высшей степени несолидными, вроде бесконечной беготни по магазинам, толкотни в транспорте, ругани на базаре, сидения в приемных в ожидании подписи руководства и т. д. и т. п. Оценивая подобную ситуацию как «сплошной содом и геморрой», Зингер призывает нас еще раз покрыть нашу полярную службу неувядаемой славой, одновременно обещая премии и солидные полевые. Это не считая несомненных достоинств окружающей среды в виде свежего воздуха высоких широт, окружающего простора, прелести окрестных пейзажей и, наконец, здорового образа жизни на фоне девственной природы. По мнению нашего начальника, все это в совокупности, несомненно, будет способствовать формированию из нас самых светлых личностей светлого коммунистического будущего! Наконец, только здесь, неподалеку от полюса, можно наконец отдохнуть от чрезмерного женского влияния — судя по высказываниям (боюсь, не вполне объективным) моих коллег, именно последнее больше всего досаждает всем нам на Большой земле. Впрочем, есть основания полагать, что это слишком смелая мысль, тем более, что полярникам свойственно ошибаться, наравне с остальным человечеством.

Суровая полярная действительность, однако, требует покинуть спальные мешки и приниматься за повседневные обязанности, о чем возвестили звуки металлической посуды и треск вскрываемых ящиков с харчами в сопровождении запаха пирамидского угля из трубы командирского КАПШа. Какой–то странный туман, весь пронизанный солнечными лучами, из которого время от времени тут и там возникают и исчезают очертания скального рельефа на ближайших нунатаках. Арктика явно дразнит нас, завлекая и обольщая. При утреннем туалете вместо освежающей воды наши лица обходятся свежим снежком.