Владимир Холодковский - «Корабль изуверов» (скопцы-контрреволюционеры)

— Оскопись — и прощу долг. А не согласен — в долговую яму!

Так действовали, например, известные по громким скопческим процессам прошлого купцы-оскопители Варачев и Бровченко, судившиеся в свое время за совращение в скопчество крестьян Поволжья и Екатеринославщины.

Другим способом вовлечения была откровенная покупка людей. Во времена крепостного права скопцы выкупали крестьянских детей, платя помещикам до тысячи рублей серебром за 14-15-летнего мальчика. Позднее «кормчие» столичных кораблей рассылали по провинции специальных разъездных агентов-вербовщиков. Их задачей была поставка «товара», т. е. желающих оскопиться за известную сумму. В своих секретных письмах-инструкциях оскопители так и выражались:

— …«Скажи, чтобы товар привозили в Москву, очень хорошо его принимают…»

Третьим способом была вербовка по деревням подростков из бедных семей, под видом найма «в услужение к богатому купцу»:

— Жалеть не будете, — убеждал скопец родителей-бедняков, — жалованье положу хорошее, стол у меня сытный… А малец по крайности в люди выйдет…

Недаром все богатые скопцы почти всегда были детьми бедных родителей. Пройдя тяжелую школу

— в темной лавке столичного купца или менялы, с детства росшие в обстановке скопческого быта, они выростали готовыми кандидатами в секту и — после известной операции — становились преемниками торгового дома.

Так вербовало скопчество свою армию «воинов христовых…» Угрозой и уговором, лаской и подкупом, обольщением и хитростью. А где можно было — там и открытым насилием, даже не спрашивая воли своей жертвы. Ибо изуверы всегда знали страшную власть оскопления: кто оскоплен — раньше или позже придет в их ряды…

Конечно, меньше всего верили сами вожаки скопчества в апокалипсический бред о «144.000 святых». Со всей выразительностью необходимо подчеркнуть, что оскопители всегда преследовали еще и другие, более реальные, классовые и узко-личные цели: привязать искалеченного человека к своему хозяйству, приобрести в его лице безропотного дешевого или даже бесплатного работника, а впоследствии, может быть, и «приемного сына», который обеспечит бесплодному скопцу спокойную старость и сохранит его капитал.

Ибо нож в руках скопца — единственный доступный для него способ «оставить поколение…» И, лишая других возможности живого преемства человеческой жизни, скопец тем самым обретает для себя нечто вроде преемства накопленных капиталов, какое-то призрачное подобие земного бессмертия.

После человека — остаются дети. После скопца — только деньги… Так самой смертью своей скопец утверждает на земле некий высший и гнусный закон скопидомства.

Беспощадным обличающим приговором прозвучала для этой религии менял и ростовщиков Октябрьская революция.

При первых раскатах ее — там, в Ковенском переулке, содрогнулись пассажиры «большого корабля». Ибо революция поразила их в самое сердце. Она посягнула на их классовое святое святых. Она нанесла сокрушительный удар капиталу, этому единственному в сущности божеству скопца.

Вчерашние скопцы-гостинодворцы повесили замки на двери своих магазинов; биржевые маклера и мелкие спекулянты почувствовали себя словно рыба, выброшенная на сушу; менялы, ростовщики и банкиры, спасая спрятанное в кубышках золото и серебро, как потревоженные пауки, расползлись куда-то в темные щели…

Они не теряли надежды на «лучшие дни». Они притаились до времени, также как и их деревенские «братья во христе», скопчествующие лавочники и кулаки.

Это — черта общая всем сектантам. В годы гражданской войны они злопыхательствовали, угрожали, не упускали случая замутить водицу антисоветской пропагандой. А если деревню захватывали белые банды, они встречали в лице местных сектантов надежных агентов и наводчиков, с готовностью выдававших палачам «жидов, комиссаров и коммунистов».

Позже, когда революция, разбив врагов, укрепила свои позиции, сектантство изменило лицо: оно надело личину лойяльности, стало перекрашиваться в защитный цвет, приспосабливаться к новым политическим условиям.

Евангелисты стали вдруг друзьями и продолжателями советского строительства («строят коммунисты — достроят евангелисты»), анисимовцы объявили Ленина «таким же великим человеком», как безграмотный дворник «отец Онисим дорогой», а чуриковцы затянули «интернационал», переделав его на свой лад.

Скопцы не отстали от прочих сектантов. Только приспособленчество их пошло по особой, наиболее им свойственной линии: по линии торговли, наживы, накопления. Они попытались использовать в личных и классовых интересах новую экономическую политику, тут — организуя трудовые «коммуны», там — открывая лавки и кустарные мастерские.

Но вместе с явной торговой активностью скопческих «кораблей» оживилась и их тайная активность. Усилилась религиозная пропаганда и вербовка в секту:

— Нынче — свобода, — убеждали скопческие агитаторы новообращаемых, — веруй, как хочешь, власть в это не входит…

Подоплекой этой активности были опять-таки не столько соображения религиозного характера, сколько стремление скопческих вожаков обеспечить свои экономические интересы.

Как встарь, скопец почувствовал себя «ловцом человеков», попрежнему направляя свое внимание на малолетних, на вербовку безработных и бедноты, на женщин, словом, — на вовлечение самых культурно-отсталых и экономически-беспомощных крестьян и рабочих: именно в среде «малых сих» расчитывали богатые скопцы приобрести тех безропотных «овечушек», которых можно было бы — даже при советской власти — стричь и пасти, как послушное стадо.

Попрежнему скопцы для привлечения в секту новых членов пускали в ход испытанные средства: соблазняли людей материальными выгодами и подачками, «наследством», сулили им «легкую жизнь»:

— У нас хорошо живут… Мы — как одна семья у батюшки-царя небесного…

К прежним заповедям «чистой жизни»: — не пить, не курить, не блудить, — прибавилось еще несколько новых «директив»: советских безбожных газет и книг не читать, кино и театры не посещать, в рабочие клубы не ходить… Быть в пору лихолетья советского — твердым «воином христовым». А пуще всего — беречь тайну «корабля».

Так началось уже в послереволюционные годы это своеобразное обновление скопчества — и чудовищным отголоском забытого мрачного средневековья зазвучала в советские дни древняя клятва «приведенного»:

— «Обещаюсь служить верно милосердному государю-батюшке искупителю и про дело сие святое никому не сказывать, ни царю, ни князю, ни отцу, ни матери, ни родству, ни приятелю, и готов принять гонение и мучения, огонь, кнут, плаху и топор, только не поведать врагам тайну»…