Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

— Э-э… — сказал начальник спецслужбы.

— В том, — снисходительно перебил начальник объединенного космического командования, — что в разумные сроки отработать компромиссную программу взаимодействия двух неконтактных комплексов — станции и сателлита и отсюда, в режиме диалога, через посредство компьютера станции фактически перепрограммировать сателлит… я не хочу умалять квалификации наших специалистов, поймите меня правильно… может, видимо, лишь один человек.

— Где он?

— В шахте, — быстро сказал начальник спецслужбы. — Это очень крупный специалист. К сожалению, он еще до момента ноль угодил в черные списки. Этакий, — он сделал рукой неопределенно-безнадежный жест, — интеллигент. В шахту сбежал добровольцем, когда ему настоятельно предложили войти в группу наших операторов.

— Так он вас и сейчас пошлет куда следует, — торжествующе сказал начальник артиллерии.

— Я это учел, — с достоинством ответил начальник спецслужбы. — Я скажу ему, что наша акция лишь упреждает соответствующую попытку министерских вооруженных сил. Я скажу, что сателлит должен быть просто снят, без всякого военного употребления. Когда прикидочные программы будут составлены, наши специалисты внесут соответствующие коррективы.

— Это умно. — Председатель одобрительно кивнул.

— Данная фигура для нас интересна еще и вот почему. — Начальник спецслужбы сделал эффектную паузу. — Собирая информацию об этом человеке, я обнаружил, что он в течение почти полугода был приемным отцом мальчика, впоследствии ставшего известным как Мутант!

— Что?! — выкрикнул председатель среди поднявшегося гомона.

— Именно он и его жена могут знать все о Мутанте!

— Удивляюсь, что он еще в шахте… В добрый час, генерал. Немедленно займитесь этим человеком. Немедленно. И, коль скоро вы сами напомнили мне, — Мутант должен быть взят сегодня. Именно нами и именно сегодня. Идиотский миф о грядущем завтра исходе должен быть решительно пресечен. Он расслабляет и дезорганизует общину. Кроме того, Мутант необходим как материал для исследований первостепенной важности. Вам, в сущности, следовало раньше подумать об этом!

— Я думал и думаю об этом. — Лицо начальника спецслужбы порозовело от обиды. — Я прекрасно понимаю важность этих двух моментов.

— При угрозе захвата Мутанта министерскими силами он должен быть безжалостно уничтожен.

— И это я тоже понимаю, мой генерал. Я прекрасно понимаю, однако, что первостепенным вопросом является захват министерских складов. Без Мутанта мы до сих пор обходились и сможем обходиться впредь. Без запасов — нет. Захват министерских складов даст нам возможность продержаться еще по меньшей мере год…

— А потом? — громко, насмешливо спросил начальник артиллерии.

— Я не вижу смысла в беспредметной болтовне! — огрызнулся начальник спецслужбы, а начальник космического командования вдруг улыбнулся беззащитно и совсем по-детски. В наступившей тишине председатель глухо сказал:

— Все свободны.

Когда отгрохотали стулья и отхлопала дверь, он вынул из ящика стола изящный курвиметр и медленно подошел к карте. Уткнул колесико в пункт «А-1». Следуя линиям высот, огибая какие-то условные знаки, густо засыпавшие бумагу, дрожащей рукой повел мягко зажурчавшую пластмассовую безделушку к пункту «Отметка 97 (Корыто)». Раз, другой. Третий. Он выискивал оптимальный маршрут — и не заметил, как приоткрылась дверь.

— Четырнадцать миль, — сказал, стоя на пороге, начальник объединенного космического командования. Председатель, как ужаленный, обернулся. Курвиметр вылетел из его пропотевших пальцев, сухо ударил по полу — сколовшаяся рукоятка длинной глянцево-черной каплей брызнула под необъятный стол. — Меньше никак, я тоже… И места опасные — зыбучий солончак, дюны. Крысиные города… В одиночку не добраться.

— Я намечал путь следования мобильной группы, — высокомерно проговорил председатель. — На случай, если днем его не обнаружат и придется вечером взять или уничтожить его дома.

— Я так сразу и понял, мой генерал.

Председатель нагнулся за осколками. Его дыхание, натужное от неудобной позы, прерывисто скрипело в тупой подземной тишине. Потом, упершись одной рукой в колено, он медленно распрямился.

— Да, — сказал он, задыхаясь. — Крысиные… — Неловко приставил обломок к обломку — пальцы его не слушались, излом колотился об излом. — Еще можно склеить, — беспомощно выговорил он.

— Можно, — ответил начальник объединенного космического командования. — Только — зачем?

Перерыв обрывает работу, как смерть.

Перерыв сметает бьющий в мозг грохот, и в мозгу становится просторно и пусто от распахнувшейся тишины, и кажется, будто проваливаешься и падаешь. И действительно падаешь — там, где застала сирена, — и не думаешь уже ни о чем, и долго не можешь шевелиться, говорить, даже пить — только тупо смотреть, как тонет свет в медленных перекатах каменной пыли, как растворяются, убегая во мглу, тусклые рельсы узкоколейки, как, стиснутое узостью штольни, мерцает исчезающее пятнышко света — у выхода, над постом охраны.

В перерыв можно слышать кашель. Вблизи, вдали. Он ходит мертво хрустящими волнами — немощно кашляет мгла, старчески кашляет эхо.

Профессор сидел привалившись к борту вагонетки. Рядом хрипел напарник — живот его, раздвинув полы лишенного пуговиц пальто, судорожно ходил вверх-вниз. Бессильно ворочая глазами, напарник следил, как профессор, отпив глоток, завинчивает флягу.

В перерыв можно разговаривать.

— Я человек без воли, — просипел напарник. — Вечно все… выхлебаю с утра. А потом загибаюсь.

Профессор молча протянул ему флягу. Запекшиеся в черную корку губы дрогнули, рука шевельнулась и бессильно замерла.

— Нет… я не…

— Берите-берите. — Профессор подождал еще. Напарник закрыл глаза. — Ну, ничего, — сказал профессор, убирая флягу. — Скоро воды будет вдоволь.

Напарник вдруг застонал, словно от мучительной боли, и перекатил голову лицом вверх.

— Молчите уж, — просипел он, — раз ничего не понимаете.

Сердце успокаивалось. Кровь перестала лопаться в глазах и в пальцах.

— Знаете, чем отличается человек разумный от человека дрессированного? — вдруг спросил профессор. — На вопрос, как достичь благоденствия, портной сказал бы, что нужно шить больше красивой одежды, спортсмен — что нужно больше бегать, писатель — что нужно слово в слово публиковать все, что он пишет, а, например, больничный врач — что нужно увеличить число коек в палатах. И все были бы правы. Но эта правота не имела бы никакого отношения к ядру проблемы.

Напарник выждал. Затем спросил с беспокойством: