Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

Она слышала его.

— Хочешь, уедем? — Ее голос дрожал.

— На чем? У вас же скорди сломался.

— Мы его сами сломали, решили поробинзонить… Мы даже не знали, что ты здесь, Коль.

— А сказали, сломался. Меня, значит, обманывать можно?

— Да нет же! Мы еще до тебя просто сами так договорились: сломался, и все. Цию вынул интераптор, мы завязали ему глаза, он отошел и закопал вслепую, чтобы труднее было найти. Мосты сожжены, мы в дремучем лесу одни-одинешеньки… Мы не врали! Но если хочешь…

— Что ж ты словами спрашиваешь, красавица? Али я нечетко мыслю?

Она помедлила, будто прислушиваясь.

— Ты и хочешь, и не хочешь. Разве мне… нам выбирать?

— Тебе, — честно сказал он.

Она не нашлась, что ответить словами. А что она подумала — знать ему было не дано.

— Ты знаешь, как я к тебе отношусь? — спросил он.

— Да, — ответила она мгновенно.

— Как?

— Как Макбет.

Коль закашлялся смехом. Да если бы он был способен чувствовать то же, что этот мальчик!

Она слышала его.

— Я для примера сказала… Чтобы не называть словами. — И вдруг храбро разъяснила: — Я знаю, тебе нужно все… всю… прямо сразу.

Запнулась. Конечно, уже услышала, что он хочет спросить. Но ждала, когда спросит вслух, — из вежливости? Из сострадания к его уродству? Из уважения? Пес их разберет…

— Из уважения… — едва слышно сказала она.

— У тебя уже было это? «Все… всю»?

— Нет.

— Хотела бы?

Она пожала голыми плечами, и он вдруг всполошился: майка, юбка коротенькая, так легко девчонка одета ночью, — но она ответила сразу:

— Нет, что ты, не замерзла… Как можно хотеть этого отдельно? Полюбить хотела бы… Так, чтобы с ума сойти, чтобы стлаться…

— Зачем?

— Ты разве не знаешь? — Она посмотрела удивленно. — Потому что станет для чего жить. Потому что все начнет получаться. Потому что даже то, что и так получалось, станет получаться вдесятеро лучше.

— Откуда ты знаешь, раз не было?

Она опять пожала плечами:

— По другим вижу.

У него дернулись, кривясь, губы.

— Красиво говоришь. Но даже если и так — это дела молодые. В моем возрасте и положении все иначе. Надо притиснуть девушку, побарахтаться чуток… и — по делам. Чтобы излишнее возбуждение не препятствовало надлежащей колке дров.

Она вздрагивала от каждой фразы, словно он ее хлестал. Как Светка. Долго не отвечала.

— Если бы ты чувствовал, Коль, какая это боль… Просто самая обыкновенная боль — слышать душой не то, что слышишь ушами. Это рассогласование… кажется, душа взорвется от какого-то отчаяния. Я не могу объяснить… Пожалуйста, говори что думаешь!

— Я не знаю, что я думаю!! — заорал Коль на весь лес и даже ладонями ударил себя по вискам. — Не знаю!!

— С той женщиной, Светкой…

— Ты и про нее знаешь?!

— Но ведь ты сам только что это вспоминал…

Он даже застонал, замотал головой от муки. И без сил опустился на мягкую хвою, засыпавшую землю. Сима сразу же села рядом с ним.

— Не садись на холодное, дурочка. Сыро.

Лучше сядь ко мне на колени, непроизвольно подумал он, но, конечно, вслух не сказал.

А она, глядя ему прямо в глаза, легко пересела к нему на колени.

Ягодицы были упругими и теплыми. И несмотря на то что в горле пересохло от этой невероятной, ошеломляющей близости ее «всего-всей» к его сразу напрягшемуся телу, где-то в водовороте мыслей успело мелькнуть едва ли не отцовское: да, вроде бы не замерзла… Он запрокинулся, отстраняясь; обеими руками оперся на землю позади себя. Хрипло сказал:

— Вот это зря…

— Сама не знаю… — невнятно пробормотала она, и ему показалось, что она задыхается так же, как он.

Он не знал, что делать дальше. И тут опять мелькнуло: все-таки их прислали. Но Сима закричала в ужасе:

— Нет, Коль, нет!

Вскочила. Встала над ним, прижав кулаки к щекам и опять вздрагивая всем телом.

— Зачем?..

Эн тоже поднялся. Откинулся спиной на сосну. Ноги дрожали после этого мимолетного почти обладания.

Сима глубоко вздохнула, успокаиваясь понемногу. И вдруг, словно заботливая мама, провела рукой по его голове.

— Какая глупость…

— С ума сойдешь с вами.

— Почему ты так боишься?

— Потому что невозможно быть хуже всех. Невыносимо.

— Да что такое хуже? С той женщиной… — Она вдруг осеклась и сказала через секунду: — Наверное… Так бывает.

Потому что Коль подумал: как они похожи, Светка и Сима.

— Ей я сказал, что она на кого-то там похожа. А вы действительно… не по внешности, нет… Я не вру!

— Я знаю, Коль. Я хотела сказать, — проговорила она настойчиво, — что у тебя с нею было это… как ты говоришь… притиснуть и… облегчиться. Но ты и на колени готов был встать перед нею. И защитить был готов, когда чувствовал, что ей больно, только не понимал отчего. Неужели ты этого не помнишь? Почему замечаешь только плохое?

— Наверное, потому, что хорошее как бы само собой разумеется.

— Ой, далеко не само собой!

— Ну, как бы. А плохое — стыдно, фиксируешься на нем, надо, чтоб его никто не заметил…

— Да почему? Ведь так самому тяжелее!

— Вот! — Коль даже пальцами прищелкнул. Они наконец добрались до сути, до сердцевины. — Послушай. Есть масса вещей… не только в делах любовных, просто я тебя хочу зверски, поэтому мы на них зациклились…

Она вдруг словно засветилась в предрассветной мгле:

— Ох, Коль… какое счастье, когда ты говоришь как есть!

Он на секунду даже с мысли сбился.

— Не перебивай старших.

— Не буду, не буду. Но — правда, ты запомни это…

— Есть масса вещей, которых про человека никто, кроме него самого, знать не может… не должен!

— Почему, Коль?

Он ответил не сразу. Для очевидного не находилось слов.

— Потому что, если будут знать, станут относиться хуже.

— Почему?

— Как почему? Ты что, издеваешься надо мной? Потому что такие вещи делают или думают только плохие люди!

— Но если их делают иногда все люди, значит, это неправда. Все люди не могут быть плохими. Они — люди, и все!

— Ну нет, не так просто! Вот Всеволод. Отличный мужик! Серьезно. Можешь ему это передать при случае. А я в девятом классе с толпой, что называется, себе подобных ходил стекла бить в русском посольстве. Думаешь, ему это приятно знать? Думаешь, простить — раз плюнуть? Да и ты… — вдруг сообразил он, и слова застряли в горле.

— Человеку ничего не надо прощать. Человека надо принимать.

— Или не принимать.

— Ну как же можно человека не принимать?

Он только крякнул, мотнув головой. Она спросила:

— А теперь пошел бы?

— Нет.

— Помешал бы другим пойти?

— Н-нет. Эти московские мудрецы тогда…

— Остался бы в стороне?

— Чего ты хочешь от меня? — заорал Коль со злобой — но больше на себя, чем на девочку. Он потерял нить разговора. То, что для него было сутью, для нее будто вообще не существовало, она не понимала, о чем речь.