Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

— Придут сами, — проговорил он твердо. — Мы обеспечили их безопасность, но унижать их не имеем права. Вмешаемся только в крайнем случае. Пусть работают.

А Марина молчала, улыбаясь и прикрыв глаза. На прикушенной губе поблескивала капелька крови.

Мы приземлились на плоском поле, поросшем реденькой настоящей травой. В сизой дымке угадывались смутные тени гор. Клубящиеся тучи нависали над полем, над стеклянными глыбами зданий; из туч хлестал прямой светлый ливень, и рахитичные метелочки травы часто вздрагивали. Чувствовалось, что скоро проглянет солнце. Накрываясь блестящими плащами, к нам бежали люди, из дождя выныривали орнитоптеры, трепеща туманными крылышками.

— Какой ливень, — проговорил у меня за спиной Женька. — Ну вот, Энди, скоро увидишь нашего карапуза…

Я приоткрыл колпак. В оптер прорвался шум дождя, гул моторов, широкий сырой воздух, напоенный ароматом земли. Я мгновенно промок, волосы седым клоком свесились на глаза, и по спине потекло.

— Вы меня извините, ребята, — сказал я, коротко полуобернувшись, и выпрыгнул из оптера.

— Энди! — крикнула Марина. Лишь один раз.

Оскальзываясь, я пошел прочь, раздвигая сверкающий звонкий дождь окаменелым лицом. А потом, когда машина пропала за переливчатой завесой, опустился на колени, а потом припал к земле, как к жене. Земля была теплой, и дождь тоже. Я не был необходим — значит, был не нужен.

Месяц прошел. Месяц на Земле. Среди лиц, на которых даже под улыбками темнели привычные озабоченность и тревога. Месяц, месяц…

Я очень много успел. Вечером первого же дня я запросил Трансмеркурий, Мортона — тот, захлебываясь от возбуждения, тряся бесчисленными кассетами записей, стал рассказывать, что происходило минувшей ночью в метрике околосолнечного пространства. Он ничего не знал. Я улетел туда, проработал там почти неделю, вернулся, никому не рассказывая ничего… Кто бы поверил мне? В общих чертах я уже представлял механику процесса, но голова шла кругом от мысли, что я, благодаря какой-то микрофлуктуации на прогибе поля, единственный, быть может, человек, оставшийся с памятью о том варианте. Приблизительно раз в тысячу семьсот двадцать шесть лет — я вычислил периодичность с точностью до секунд — дикие искажения пространственно-временного континуума приводят к его разрыву. Происходит скачок на другую мировую линию. Одна из бесчисленных неосуществившихся вероятностей становится реальностью, реальностью — всего лишь одной из неосуществившихся вероятностей. Вчера я узнал, что энергетика процесса на пределе и текущий вариант, мир Б, — неустойчив. Сегодня — что время работает на него. Чем дольше он продержится, тем меньше вероятность обратного перехода. По моим расчетам, через полтора года возможность спонтанного соскальзывания обратно в мир А должна была практически исчезнуть, но сейчас любая мелочь могла вызвать возвращение.

С Женькой я не виделся — он тренировался, готовясь к мировым соревнованиям; у меня тоже не было времени. Пару раз мы созванивались. Марина смотрела на меня дружелюбно.

Сейчас я отдыхал.

Бар назывался забавно: «У доктора». Я набрел на него случайно, бесцельно бродя по извилистым улочкам старого города. Взяв два пива, уселся в затененном углу. Пиво, оседая, шуршало в древних кружках. Я отдыхал. Я не смотрел по сторонам.

Я отдыхал долго. Иногда в бар входили люди, и бармен, видимо, всех их знал, потому что говорил что-нибудь вроде: «Курт, я слышал, твой мальчик вернулся с Миранды?», «Илза, дорогая, экспедиция наконец-то разрешена! Как печальна эта радость для меня — ты уезжаешь так надолго…», «Войтек, дитя мое, вы плохо выглядите. О, эти женщины! Лучше совсем не иметь с ними дела!»

С пустыми кружками в руках я подошел к стойке:

— Еще можно?

— Понравилось? — спросил бармен, кося в какой-то журнал.

— Пива вкуснее вашего я не знаю.

Он отложил журнал.

— Это баварское пиво, — задумчиво проговорил он, неспешно наполняя кружку. — Простите, больше не могу. На ваш приход я не рассчитывал… Я сам, по случайно оброненным замечаниям в источниках, воссоздал рецепт. Мой Бог, как надо мной смеялись коллеги!

Я понял, почему бар называется «У доктора». Я узнал бармена, его фото были в газетах несколько раз. Пиво мне наливал доктор истории и социологии Йозеф Айзентрегер.

— Но почему, объясните мне, почетно вытаскивать на свет грязные секреты политиканов и зазорно — вкусные секреты пивоваров? Грязными секретами я сыт по горло. Два вечера в неделю я с искренним удовольствием стою у стойки, говорю и слушаю, угощаю друзей и их друзей, делаю им немножко приятно… Настоящее баварское пиво!

— Совсем настоящее? — спросил я.

Он впился взглядом мне в лицо и ответил не сразу.

— Вы шутите, — наконец проговорил он, — и шутите очень больно. Конечно, я вынужден отчасти прибегать к синтетике. Но за это спросите не с меня. — Он махнул короткой волосатой рукой куда-то в сторону далекой гниющей Атлантики. Со стуком поставил кружку прямо передо мной, поправил рукав рубашки. Пиво вскинулось от сотрясения. — Было уже предельно ясно: если не принять срочных мер, к концу века планета начнет умирать. Но их же совершенно не волновало, чем дышать и что есть нам сегодня!

— И завтра, — добавил я.

— Тем более завтра. Мой Бог, на родной планете мы забираемся под колпаки…

Мне вспомнились спиральные вихри, с ревом бьющие из шахт обогатителей.

— Я тоже чувствую эту боль, доктор, — сказал я. — Слишком обидно расплачиваться за ошибки, сделанные так давно, не нами — теми, кто давно исчез и давно осужден…

— Мой Бог, они же предвидели все это! Столько слов! Вы не поверите, сколько было слов! Но эти горе-политики… Я — очень мирный человек, но я бы, — он пожевал губами, подбирая слово, — расстреливал…

— Да, пожалуй, — согласился я.

— Мне семьдесят лет. У меня три сына и ни одного внука. Люди боятся иметь детей.

— Далеко не все.

— Не все. Но я не знаю, кто прав. И кого уважать за мужество.

— И тех и других, — улыбнулся я. — Знаете, доктор, я встречал довольно много разных людей. И, кажется, не встретил ни одного, кто не заслуживал бы уважения.

— Мой Бог, если б это могло помочь…

— В конечном счете лишь это и может помочь. Я не философ и не историк, но мне так нравится, что на любого человека можно положиться!

— Если вам этого хватает, — сказал Айзентрегер печально, — вы счастливый человек… У вас есть дети?

— Нет.

Он задумчиво покивал и опять чуть нервно поправил рукав.

В кармане у меня запел радиофон.

— Добрый вечер, доктор Гюнтер, — удрученно произнес с экрана Абрахамс, когда я дал контакт. — Я крайне виноват… Вы, вероятно, будете сердиться, но увидеться с вами в ближайшее время я не смогу. Мне жаль.