Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

Девять часов назад я договорился с ним, с лучшим из учеников Соломина, о встрече, чтобы кое-какие расчеты провести вместе. Мне не хватало знаний.

— Что-нибудь случилось? — спросил я, кивнув доктору и отходя от стойки.

— Н-нет… пока ничего не известно… — промямлил он. — Но дело касается моего учителя, я не мог отказать…

— Что такое? — картинно изумился я, чувствуя, как сердце валится куда-то в холод.

— Понимаете, институт переезжает в новое здание. При разборе архивов наткнулись на документацию его последней работы, той, что он оставил тогда. Материалы крайне скупы, ведь перспективной ее не считали, — но теперь, в свете последних открытий, в частности моих скромных работ… Меня попросили срочно проанализировать.

Я даже зажмурился на миг. Достаточно мелочи, чтобы все покатилось обратно…

Например, возвращения Женьки к работе над синтезом.

— Ведь Соломин оставил работу, — осторожно сказал я. — Признался, что попал в тупик.

Абрахамс красноречиво пожал плечами.

— Я крайне счастлив был бы заняться вашей проблемой, она увлекла меня, — сказал он потом очень виновато.

Мы договорились, что он позвонит мне через три дня.

…На стадион я не пошел и не стал смотреть телевизор. Соломин получил золото.

Вечером я навестил их. Дверь разомкнулась, и голос Женьки, донельзя бодрый и веселый, возгласил откуда-то из глубины:

— Кто еще пришел поздравить старого прыгуна со славной победой?

Раздались приближающиеся шаги и смех — громкий и старательный.

— Это я, — сказал я.

Секунду Женька смотрел на меня, будто не узнавая. Потом ссутулился и перестал улыбаться — лишь в глазах светилась неподдельная, но какая-то старческая радость. Горел телекамин. Как тогда.

— Вот ты… — пробормотал Женька. — Иди скорее… Садись.

— Прими мои поздравления, — сказал я. Он бессильно мотнул головой. — Марина дома?

— Она тебе нужна?

Я сел в кресло и протянул ноги к камину.

— Что, греет? — чуть улыбнулся Женька.

— Нет, Марина мне не нужна.

— Дома. — Женька вдруг понизил голос и оглянулся на стену спальни. — Поздравители нас утомили — легла вздремнуть. А я сижу тут… и ду-умаю о чем-то… Он неловко повел ладонью и снова улыбнулся. Гибко растянулись черные трещины морщин. — Я так рад, что ты прилетел.

— Я тоже.

В дровах что-то с хрустом обвалилось, взлетел фонтан искр.

— Столько лет мечтал об этом. — Женька покачал головой, и встрепанная грива его волос мягко заколыхалась. — Вот и все. Странно.

— Что — все?

— Все — и есть все.

— Почему, Женя?

Он шевельнул глыбами плеч.

— Так… Не нужно это. Я для растительной жизни создан. Срам, Энди. Любить жену, любить детей, из кожи вон лезть, чтобы радовались… и все. Остальное чушь, прах… чтобы время скоротать, пока я им не нужен, пока у них свои дела. Вот она спит, не вижу ее — и мне уже одиноко. Сижу и жду. — Он вспомнил, что стоит, и опустился в кресло. — Пусть поспит… — нежно проговорил он. Так нежно, что у меня сжалось горло.

Не то чтобы я всю жизнь был один. Но это другое. Будто летишь на задание. Мертвые черные скалы внизу, страшно чужие, страшно чужие… Медленно меняется узор ослепительно рыжих облаков. Бывает, радары засекут другой оптер, идущий другим курсом, с другим заданием… Подрулишь навстречу, зависнешь, коснешься бортом, откинешь фонарь — и тот, усталый, соскучившийся по человеческой речи не меньше тебя, сделает то же. Хлопнешь по затянутому в пятислойный пластик плечу. Лица не видно за ситаллопластом шлема. «Ты куда?» — «Туда». — «А я туда». — «Устал?» — «Дьявольски». — «Я тоже». — «Машина тянет?» — «Спасибо, порядок». — «Ну, счастливо». — «Удачи». Захлопнули фонари, двигатели на форсаж — надо наверстывать упущенное время. Может, успеешь еще оглянуться, увидеть, как маленькая темная точка проваливается в складки облаков… Нет базы. Негде снять скафандр.

Женька, приоткрыв рот, смотрел на меня. Учуял что-то…

— Как твои ребята?

— Ну, что. — Он сразу заулыбался. — Вадька ведет себя прилично, насколько ему это вообще доступно. Жаль, ты тогда… — Он осекся. — А Сережка засел на Невольничьем, наверное, до начала занятий. Остальные уже вернулись… кроме еще одной девочки, — добавил Женька со странным придыханием. — Позвонил, сказал, что им хочется побыть вдвоем. Удивительно, как рано начинают любить наши… — Он опять осекся, воровато покосился на меня и закончил: — Наша молодежь!

Он был так горд…

— С ним это впервые, — благоговейным шепотом поведал он. — В самый-самый первый раз…

— А ты как?

— Что я? — Он погас. — Буду вовсю Маринушке помогать. Наверное, снова поедем на тот атолл… Не один я, есть чем заняться.

— Она у тебя кто?

— Океанолог, — со вновь проснувшейся гордостью сообщил он и мечтательно уставился на биение огня. — Там хорошо, — задумчиво проговорил он. — Океан… песок… Ты приедешь? Ты к нам приезжай, пожалуйста.

— Обязательно. — У меня рвался голос. Что-то я совсем раскис, подумал я. Нельзя мне ездить к нему. — Ты счастлив? — спросил я.

Он смотрел в пламя. Оранжевый цвет плескался на его узком лице, вынутом из тьмы. Смутно трепетали далекие стены. Будто удивляясь себе, Соломин сказал:

— Да…

Пока Марины нет, надо начинать.

— Кстати. Помнишь Ивана Абрахамса?

— Конечно… Такой милый мальчик. Одаренный очень, по-моему… Он сейчас ведь один из ведущих, да? — Он встрепенулся. — Конечно, помню, еще бы. У него еще было с языками неважно… Знаешь, школьный минимум сейчас подняли до двенадцати. А Сережка собирается факультативно взять еще четыре.

— С ума сошел, — искренне сказал я. — Он что, в лингвисты собрался?

— Ну, он еще не знает, — со скромным достоинством ответил Женька. — Просто у него к языкам способности.

И тут вышла она.

Женька перехватил мой взгляд и стремительно обернулся.

— Маринушка! — Он весь расцвел ей навстречу. — С добрым утром!

— Ба! — сказала она, сладко потягиваясь. — С каких это пор у тебя утро?

— С тех пор, как ты проснулась, — ответил он и застенчиво улыбнулся. — Когда ты спишь, всегда темно… Вот.

Она, усмехнувшись, потрепала его по голове — он с готовностью пригнулся, чтобы ей легче было достать — и только тут заметила меня.

— Добрый вечер, Энди. Вы удивительно удачно приехали.

— Как всегда, — ответил я.

— Вы ужинали?

— Я все придумал! — воскликнул Женька. — Мой праздник, мне и работать. — Он ринулся из комнаты. — Сейчас!

Я опять уже смотрел на пляшущие острия, на черные изломчатые поленья, истекающие синеватыми огоньками. Видимость огня.

— Что ты будешь, Энди? — раздалось из кухни.

— Баварское пиво! — страшным голосом ответил я.

Женька показался на пороге. Он дрожал полусогнутыми коленями.