Коллектив авторов - Топографии популярной культуры

Церковь становится полем боя между двумя «массовыми культурами»: панк бросает вызов «симфонии», что в данном случае обозначает исторический союз клерикальной и секулярной власти. Общий момент для перформативности обоих был обозначен Екатериной Самуцевич в ее последнем слове на суде, где она критиковала эксплуатацию «религиозной эстетики» Русской православной церкви для политических целей: «Достаточно логичным оказалось и то, что именно Русская православная церковь, давно имеющая мистические связи с властью, явилась главным медийным исполнителем этого проекта [по восстановлению русских духовных ценностей]. При этом было решено, что Русская православная церковь, в отличие от советского времени, где церковь противостояла прежде всего грубости власти по отношению к самой истории, должна также противостоять всем пагубным проявлениям современной массовой культуры с ее концепцией разнообразия и толерантности» (Самуцевич 2012).

Это понимание современной «массовой культуры» перекликается с панк-перформансом Pussy Riot как неявно выраженным политическим действием, где проговариваются и определяются социокультурные нормы и где конструируются и оспариваются категории идентичности. Гибридность обеспечивает уличное искусство (стрит-арт) политическим импульсом, который направлен против медийной гегемонии церкви в построении русской национальной идентичности: «Наше внезапное музыкальное появление в храме Христа Спасителя с песней “Богородица, Путина прогони” нарушило цельность этого так долго создаваемого и поддерживаемого властями медийного образа, выявило его ложность. В нашем выступлении мы осмелились без благословения патриарха совместить визуальный образ православной культуры и культуры протеста, наведя умных людей на мысль о том, что православная культура принадлежит не только Русской православной церкви, патриарху и Путину, она может оказаться и на стороне гражданского бунта и протестных настроений в России» (Самуцевич 2012).

Мы согласны с Давором Джалто (Džalto 2013: 12), который пишет, что «их акция вызвала столь жесткую ответную реакцию именно потому, что они затронули этот псевдодуховный аспект современной российской политики отношений церкви и государства». Однако в то же самое время важно отметить, что кульминационное действие, во время которого символически была растоптана метафизическая и квазирелигиозная «аура» официальной «массовой культуры», происходило в гендерно маркированном пространстве – на амвоне. Это еще одно запретное место, сцена, откуда группа критикует вертикальную иерархию власти и призывает к горизонтальному разнообразию церковной общины, включая членов ЛГБТ-сообщества и феминисток. Выступление женской группы в церкви и на амвоне становится пророческим знаком для нового окружения; там, где гендер создается ритуальными жестами, там же он соответственно и разрушается, если подобные выступления проводить достаточно часто (Butler 1999). Подобное смещение активизирует обсуждение вопросов об усиливающейся роли женщин в православии (Denysenko 2013: 1078) и критикует ренессанс мизогинизма (Горичева 1996: 81, 83, 184; см. также: Bremer 2013: 8), когда женщина рассматривается как лояльная безгласная единица церковной иерархии. Перформанс обнаружил, что Русская православная церковь не является единой [112]и не представляет собой стабильный и неизменный патриархальный институт. Становится очевидным, что группа не делает ничего иного, кроме как подражает перформатичности самой церкви, и этим подражанием показывает, как реальность создается путем ритуальных практик и деконструируется теми же повторяющимися жестами. И для панк-, и для церковной литургии основополагающей является концепция перформативности, которая состоит в повторении определенных стилей и жестов с тем, чтобы создать желаемую реальность. Перформанс Pussy Riot выстраивается на глубоком знании православной литургии, чему подтверждение, например, использование «Всенощного бдения» Рахманинова или жеста крестного знамения (Denysenko 2013: 1071). Таким же повторением жестов участницы группы подрывают и слаженное взаимодействие официальной церкви и государственной власти.

Официальная «симфония» разоблачается жестами, появившимися в культуре русского карнавала и церковных традиций, в соединении с народным искусством скоморохов и с духовной традицией юродства – смех и смирение. Ризоматические логики выражают непрерывное изменение процессуального построения идентичности как соединяющего и разъединяющего, возвращающегося назад и непредсказуемого. Различные линии и традиции могут быть или разрушены, или введены в игру. Перформанс включает в себя одновременно различные диспозиции протеста – против тотального государственного контроля, против религиозного вмешательства в семейные коды и образование, за право распоряжаться своим телом, за право вести богословский спор и за пересмотр понятия кощунства, а также за постмодернистский феминистский арт-перформанс, поддерживая политическое диссидентство, вмешательство, разрыв и конфликт как составляющие части эстетики панка. Посредством пародии на горизонтальные и антииерархические связи (« и…и…и »), связывая элитное с простонародным, сакральное с профанным, перформансы создают своеобразный вид демократической культурной утопии. Это показано, когда с амвона взгляд уводится в перспективу за горизонт (West-Pavlov 2009: 202–204), по направлению к тому, что еще не может быть представлено в социально кодированных практиках русской церкви и общества. Эта утопическая идея с ее очевидной связью с паратактической перспективой предсказывает и рисует мир, где «<���…> нарративные эпизоды располагаются на одной линии без какой-либо субординации» (Donovan 1991: 87). Это позволяет избежать иерархического ранжирования разных вещей, ценностей, исторических событий и мест, которые рассматриваются с одной и той же шкалой неиерархического синтаксиса – подиум рядом с амвоном. Стиль перформансов «бей-беги» находится в постоянном процессе «становления» и может быть назван наивно-невинным стилем, поскольку здесь как будто нет никакой предварительно созданной организационной схемы, а есть непосредственная и эмоциональная реакция на окружающую среду и ситуацию. Это может раздражать людей, привыкших к авторитарной иерархии и незнакомых с эстетикой номадизма.

Требования и борьба группы Pussy Riot за горизонтальные связи в обществе и за политики ризомы проводятся через спатиализацию их творческой деятельности. «Проносясь» по московским улицам, площадям, церквям и другим местам, которые являются высокостатусными для представителей власти, и разрушая этот статус путем несанкционированных, будоражащих и обвиняющих феминистских панк-перформансов, они делают общественный спектакль частью своей эстетической, политической борьбы против путинского режима, определяемого ими как патриархальный, авторитарный и консервативный режим элиты. Активное распространение перформансов группы в Интернете и новых медиа показывает, что образы и реальность массовой культуры (которые формируют публичную сферу [113]) играют важную роль в борьбе за массовую политику. В публичной сфере политика и популярность переплетены настолько своеобразно, что распознать их микс, пользуясь методами традиционного политического анализа, нелегко. Поэтому важно определить, каким образом образы, тексты, дискурсы и медиа являются «реальными в их видах индустриальной продукции, в их общественной силе, политическом эффекте и культурной власти», о чем писал Дж. Хартли (Hartley 1992: 2). Через свои перформансы Pussy Riot показывают, насколько глубоко они осознали структуру публичной сферы и нашли средства борьбы за пространство и место политик ризомы, за свой голос и образ, причем как в реальных физических пространствах, так и в пространстве новых медиа. Однако вопрос не в том, будет ли борьба Pussy Riot за ризоматическую политическую сеть продолжаться и развиваться или же окажется подавленной властями. Невероятный общественный резонанс, который получило дело Pussy Riot, демонстрирует непредсказуемость, то есть ризоматичность способов функционирования современной публичной сферы. Своим постоянным движением и сменой идентичностей группа не позволяет ни поместить себя в какую-либо «классификацию» и тем самым объяснить суть своей деятельности, ни «приручить» с помощью какой-либо концептуальной «когерентности» или политических ассоциаций. Непредсказуемость является результатом номадического движения, создавая смешение в различных областях искусства, политического активизма и гендерной политики, делая перформансы Pussy Riot одновременно уникальными и уязвимыми.