Коллектив авторов - Топографии популярной культуры

В литературе есть и такие примеры, когда авторы, выбирая в качестве места действия Кижи, стремятся уйти от штампов, неизбежно рождаемых популярностью места. Так происходит, например, в рассказе Ю. Казакова «Адам и Ева», написанном по кижским впечатлениям и опубликованном в 1962 году. Детально описывая всю топографию поездки на остров, автор переименовывает или лишает названий все значимые локусы: город, озеро, остров, церковь. Функции этого переименования нельзя свести к одной, но общий контекст рассказа включает и выраженное желание дистанцироваться от штампов. Оно делегировано автором главному герою, который не случайно приезжает на остров в окончание туристического сезона. Конфликт художника Агеева с окружением также окрашен в рассказе интонацией протеста против «системы». В этом контексте переименование местности прочитывается в том числе и как стремление избежать расхожих туристических ассоциаций. Вообще же в случае литературной репрезентации местности точное следование за реальной топонимикой или отклонение от нее – это отдельный и очень интересный вопрос, заслуживающий особого рассмотрения.

Об образе метро в кино некоторые замечания можно найти в статье Биргит Боймерс (Боймерс 2002). Она не рассматривает фильм «Метро», снятый режиссером Антоном Мегердичевым в 2012 году по роману Дмитрия Сафронова. Истории и анекдоты о метро можно найти на сайте Артемия Лебедева http://www.metro.ru/

Поиск по Национальному корпусу русского языка дает 194 художественных текста, написанных после 2000 года, в которых упоминается московское метро. 20 из них плюс 8 текстов из собственной коллекции автора статьи являются непосредственным предметом нашего анализа.

Об исследовательской парадигме Culture Studies см., например: Marchart 2008; Barker 2008. Применительно к российскому материалу см.: Kelly, Pilkington, Shepherd &Volkov 1998.

О пространственном повороте и новых подходах к исследованию и пониманию пространства существует огромная научная литература (см., например: Tally 2013, где можно найти обширную библиографию). Применительно к исследованиям России см.: Turoma; Waldstein 2013.

Кейт А. Ливерс (Keth A. Livers) также пишет о квазирелигиозном и мифологическом супердискурсе московского метро (Livers 2009: 192).

О травме и травматическом опыте в советском контексте см.: Ушакин, Трубина 2009.

Концепт «метро как убежище» неоднократно появляется в статье О. Запорожец, описывающей реальные повседневные практики сегодняшних пассажиров метро. Автор статьи утверждает, что современные горожане изобретают практики превращения зон контроля в зоны свободы. В частности, «метро становится одним из инструментов, позволяющим настраивать город на свою волну. <���…> Во-первых, это уменьшение разнообразия города, превращение его в совладаемый. И, во‐вторых, использование метро как убежища от предельно загруженной повседневности, восприятие поездки как времени, которое ты с полным правом можешь посвятить себе» (Запорожец 2014). Однако надо заметить, что подобных тем мы не находим в популярной литературе.

Можно было бы говорить не только о романах, но и о большом литературно-сетевом проекте «Вселенная метро 2033» (начатом в 2010 году), внутри которого создано уже более 40 романов (не только о московском метромире, но и о других мирах-метрополитенах), компьютерные игры, музыка, картины, карты и т.п. Дилогия Глуховского, как и многие другие романы проекта, относится к жанру дистопии. В русской исследовательской традиции роман-предупреждение, изображающий катастрофический вариант развития общества будущего, обычно называют антиутопией. О традиции русской антиутопии см.: Ланин 1993; Чанцев 2007.

В дальнейшем все ссылки на роман Д. Глуховского по данному изданию с указанием страницы цитаты.

О классовом или сословном расслоении в современной России см.: Salmenniemi 2012; Кордонский 2008.

О спатиализации классового расслоения см.: Salmenniemi 2012: 15–17.

Популярна «травматическая рамка» и в исследованиях взрослой литературы о советском прошлом (см., например: Липовецкий, Эткинд 2008).

При этом, конечно, индивидуальная память о пионерском лагере может нагружаться психологическими и культурными коннотациями: ностальгическими («лучшее время моего детства») и травматическими («пионерский лагерь травмировал меня навсегда, мои дети никогда не поедут в лагерь»).

Количество пионерских лагерей в 1980-е годы приближалось к 40 тысячам.

О специфике жанра современного детского ужастика, в том числе в отношении художественного пространства, см.: Сергиенко 2012.

«Лагерь “Ночной кошмар”» впервые на русском языке опубликован в 1995 году, «Лагерь призраков» – в 1998 году.

В данном случае термины «страшный рассказ» и «страшная история» употребляются мною в соответствии с наименованием этого жанра, принятым в фольклористике (см.: Лойтер 1998; Чередникова 2002 и др.).

Жанровый гибрид, предложенный Романом Арбитманом, для определения совокупности произведений В. Крапивина (Арбитман 1993).

См., например, самый представительный ресурс «Каталог детских заброшенных пионерских и оздоровительных лагерей» (http://zpl-ussr.ru).

Заложный покойник (термин Д. К. Зеленина, см.: Зеленин 1994: 231) – покойник, умерший неестественной смертью, обладающий вредоносными свойствами, способностью возвращаться в мир живых и т.д.

Заброшенный пионерский лагерь «Дружба». http://www.uralweb.ru/urals/ural/5842.htm [Просмотрено 3.11.2014].

Cр. с размышлениями Сергея Ушакина о «трансформации физического и символического силуэта пространственных структур недавнего прошлого» (Ушакин 2011) и с исследованиями таких трансформаций и, шире, забвения и освоения советских топосов на постсоветском пространстве в статьях тематического блока «Вместо памяти: советское сегодня» журнала «Неприкосновенный запас» (2011. № 80).

Пожалуй, единственное исключение – «Военная тайна» А. Гайдара, но смерть Альки напрямую не связана с пионерским героическим нарративом (сюжеты типа «Гаврош»). Хотя тема ребенка – невинной жертвы антисоветских сил в повести А. Гайдара, конечно, есть.

Имею в виду термин, предложенный Н. И. Толстым и С. М. Толстой, – «вторичная ритуализация» – для описания случаев повторного использования ритуальных предметов в других условиях и с другой функцией (Толстой, Толстая 1994: 239).