Сергей Лагодский - Загогулина в портфеле президента

Беловежский сговор в декабре 1991 года поставил крест на возможности сохранения общего экономического пространства и конфедеративного устройства в пределах бывшего СССР, а „шоковая терапия“ перечеркнула возможности сравнительно скорой и безболезненной стабилизации экономики и ее перевода на здоровые рыночные основы. Был упущен шанс и на укрепление общеевропейской безопасности. США и НАТО заполнили геополитический вакуум в Центральной и Восточной Европе и провели новую разделительную линию на континенте. У ряда западных деятелей возник соблазн использовать крах коммунизма для того, чтобы утвердить безраздельное господство в Европе США и НАТО.

Принятия неотложных мер требовала экономика, развал которой представлял самую главную опасность для победившей в России демократии. Российский президент находился на отдыхе, и с ним не было связи даже у вице-президента, между тем медлить было нельзя. Об этом ставили вопрос члены Консультативного совета сначала при Председателе Верховного Совета РСФСР, а затем, после президентских выборов, — при Президенте Российской Федерации. Совет состоял из ученых, журналистов, писателей и политиков демократической ориентации, критически относившихся к дрейфу Горбачева вправо. В совет входили Г. А. Арбатов, О. Т. Богомолов, Ю. Ю. Болдырев, П. Г. Бунич, Д. А. Волкогонов, писатель Д. А. Гранин, А. М. Емельянов, Т. И. Заславская, М. А. Захаров, Ю. Ф. Карякин, Г. Х. Попов, Ю. А. Рыжов, А. А. Собчак, В. Т. Тихонов, С. Н. Федоров, Н. П. Шмелев, Е. В. Яковлев и другие.

Секретарем совета был назначен Г. Э. Бурбулис, который занял в дальнейшем также ключевую должность в правительстве — государственного секретаря. Доцент марксизма-ленинизма из Свердловска, Бурбулис вошел в межрегиональную депутатскую группу и запомнился мне своей манерой говорить настолько витиеватым, пересыпанным мудреными иностранными словечками языком, что смысл, если он присутствовал, уловить было необычайно трудно. Но часто мудреность принимают за ученость, что, видимо, и способствовало карьере Бурбулиса.

В разговоре с ним меня настораживали его бегающие глазки, ощущение, что у него есть что-то свое на уме, чем с собеседником не надо делиться. Так оно и было. Он не хотел привлекать Консультативный совет к выработке экономической политики, потому что имел другой замысел — подготовить к возвращению Ельцина план радикальной экономической реформы, который ему должна была составить группа молодых радикально настроенных экономистов во главе с Е. Т. Гайдаром. Их уже усадили за работу на подмосковной правительственной даче в Архангельском, и об этом мало кто знал.

Не берусь объяснить, почему Бурбулис остановил свой выбор на Гайдаре и рекомендованной последним группе малоизвестных экономистов из московских и ленинградских научных институтов. Смелость, решительность, быстрые и ощутимые результаты — вот что должно было понравиться Ельцину, а вместе с тем обеспечить славу и карьеру реформаторам. Этими мыслями и настроениями были охвачены радикальные либералы, находившиеся под гипнозом „шоковой терапии“ Бальцеровича в Польше и идей Джеффри Сакса из Гарвардского университета. Думаю, что импонировали далекому от экономической науки Бурбулису и такие новые словосочетания, то и дело слетавшие с языка либералов, как либерализация, макроэкономическая стабилизация, рестриктивная кредитно-денежная политика, „денежный навес“.

Как бы то ни было, периферийное для нашей страны, но превалирующее в США и на Западе либеральное направление экономической мысли внезапно обрело мощнейшую государственную поддержку и вскоре стало официальной идеологией. Его зарождение у нас Виталий Найшуль описывал примерно так: „В 1986–1987 годах возникла тусовка, которая объединяла людей из Ленинграда, Москвы и Новосибирска. Я состоял в этой тусовке. В ее составе были и Чубайс, и Гайдар, и те, кто потом не участвовал во власти… Лет десять назад мы встретились, и выяснилось, что все говорят на одном языке… В начале 90-х часть нашей тусовки пошла во власть. Они были сторонниками польского пути“.

Ленинградская часть „тусовки“, возглавлявшаяся Чубайсом, опубликовала в 1990 году в журнале „Век ХХ и мир“ фрагменты своей записки о концепции перехода к рыночной экономике в СССР. Судя по ним, записка представляла своего рода манифест либеральных радикал-реформаторов. В нем обосновывалась целесообразность „прыжка“ в рыночную экономику, не останавливаясь перед такими его побочными явлениями, как падение жизненного уровня населения, массовая безработица, социальная дифференциация, забастовки с экономическими и политическими требованиями. Недовольство и протесты предлагалось подавлять во имя достижения благородной цели построения современной рыночной экономики американского типа. Умонастроения этих людей, которые почему-то стали называть себя демократами, с предельной откровенностью выразил тот же В. Найшуль: „Одна из российских традиций — это традиция единомыслия. Меньшинство должно набрать в рот воды. Именно так с ним надо разговаривать. Я не вижу возможности организовать здесь жизнь не на авторитарных началах“.

Вернувшись из отпуска, Ельцин быстро проникся идеями радикальной рыночной реформы. Он уже был основательно заражен гайдаровскими планами, когда решил познакомить нас с ними на заседании Консультативного совета в конце октября или начале ноября 1991 года. Те намерения, которые Ельцин излагал и собирался в ближайшие дни обнародовать, вызывали многие недоуменные вопросы со стороны членов совета. Так, одновременное освобождение от государственного контроля цен и заработных плат — прямой путь к неуправляемой инфляции. Нужно ли идти на подобный риск? Подтягивание цен на топливо и сырье к мировому уровню обрекало практически всю промышленность на неконкурентоспособность, поскольку по энерго— и материалоемкости производства мы безнадежно отставали от Запада.

Выиграем ли мы от этого? Что станет с накоплениями населения в сберкассах, на руках и в облигациях в результате многократного повышения цен после их либерализации? В общей сложности, по оценкам экспертов, они составляли к тому времени на всей территории СССР около 400–500 млрд. руб. Я заметил, что даже Сталин, наверное, предпочел бы не конфисковать путем развязываемой инфляции эти сбережения, а заморозить их на ряд лет, конвертировать в облигации государственного займа или найти какое-то другое решение. Ельцин переспросил, о каких, собственно, миллиардах я говорю. Я попытался разъяснить, что речь идет об огромных потерях кровно заработанных населением денег. Президент на разъяснения никак не отреагировал.»

ИЗ ДОСЬЕ: