Збигнев Херберт - Натюрморт с удилами

Когда по прошествии веков мои кости рассыплются в прах, рассуждал Дреббель, и даже мое имя исчезнет, кто-нибудь найдет мои вечно идущие часы. Я рассчитываю не на людскую память, а на память Вселенной. Я хочу, чтобы доказательством моего бытия, так же как и существования Бога — безошибочным и неопровержимым, — было бы ех motu [45] Здесь: проистекающее из движения (лат.). .

С определенным, хотя и небольшим, преувеличением можно сказать, что, прежде чем началось путешествие, существовала карта, так же как вначале был неясный и безличный набросок поэмы, который долго носился в воздухе, прежде чем кто-то отважился спустить его на землю и придать ему форму, понятную для людей. Итак, карты — партитуры пения сирен, вызов, брошенный смельчакам, — подсказали голландцам дерзкий план путешествия в Китай по Северному морскому пути — темному, узкому, покрытому льдом коридору, а не вдоль повсеместно используемой дороги через тропики, полной смертоносных корсаров и столь же смертоносных конкурентов.

К этому делу должны были отнестись с полной серьезностью, поскольку Генеральные Штаты назначили награду в двадцать пять тысяч флоринов тем, кому удастся реализовать это граничащее с безумием намерение. Два опытных морских волка, капитан Якоб ван Хеемскерк и штурман Виллем Баренц, с командой и двумя кораблями отправляются на Великую разведку. Май 1597 года. Зеленая линия суши быстро исчезает из глаз, и через три неполные недели мореходов окружает неведомый полярный мир. 5 июня кто-то из матросов кричит с неистовой силой, что заметил на горизонте стаю белых лебедей. На самом деле это были ледяные горы. Ошибка моряка свидетельствовала не столько о его поэтическом воображении, сколько о ничтожных познаниях, касающихся полярного ада.

После многих драматических событий и препон, творимых природой и судьбой, после борьбы со все более непонятным окружением (удивительное нарастает постепенно, что дает возможность частичной адаптации), спустя неполные четыре месяца после отплытия из Голландии дальнейшее плавание стало невозможным. Корабли попали в плен осенних льдов у побережья Новой Земли. Принимается решение зазимовать. Для этого необходимо построить дом.

К счастью, находятся на острове куски дерева, принесенные течением из сибирских лесов, твердые как камень, однако с этим неподатливым материалом удается управиться. В самом начале строительства умирает корабельный плотник, которого хоронят в ледяной расщелине; замерзшая земля не пожелала принять его бренных останков. Время торопит. Дни становятся все короче, температура угрожающе падает. Работающие на строительстве жалуются, что гвозди, взятые в рот по плотницкому обычаю, примерзают к губам, так что приходится отдирать их вместе с кожей.

Наконец 3 ноября оказывается прибитой последняя доска крыши. Обрадованные моряки увенчивают свой дом башенкой из снега.

Итак, есть дом — миниатюрная родина; защита от мороза и полярных медведей, которые устраивают настоящую охоту на голландцев. Почти не проходит дня без того, чтобы не встретиться с ними лицом к лицу, и тогда в ход идут флинты {106} 106 Флинта (устар.) — кремневое ружье; от нидерл. flint — кремень. , мушкеты, алебарды и факелы, однако это не очень помогает. Упорство и непреклонность этих зверей почти равны человеческим, они появляются внезапно, как белые кровожадные привидения, влезают на крышу, пытаются пролезть через трубу, все обнюхивают и грозно сопят у дверей дома.

Хроникер этой экспедиции, редко позволяющий себе эмоциональные акценты — не считая набожных вздохов, обращенных к Создателю, — начиная с некоторого места своего повествования перестает употреблять слово «медведь», заменяя его более эмоциональным «бестия». Им он будет пользоваться до конца своих записок В самой середине полярной ночи медвежья осада заканчивается и появляются полярные лисицы, для которых хроникер находит более мягкое и теплое определение «зверьки», поскольку они не представляют опасности, послушно влезают в расставленные ловушки и доставляют людям мясо (имеющее вкус кроличьего) и шкуры. Еще раз выяснилось, что мифическое братство человека с четвероногими существами приправлено изрядной дозой лицемерия.

На земле, которая в планах Божьих вовсе не предназначалась для жизни людей, на жесткой, ослепительно-белой и ослепительно-черной шахматной доске судьбы — встал дом. Огонь в печи давал больше дыма, чем тепла. В щелях, затыкаемых мхом, гулял ледяной ветер. На подвешенных к стене нарах лежали больные цингой и страдающие от лихорадки; снег засыпал маленькую усадьбу вместе с трубой. Полярная ночь спутала меры времени и реальности. В конце января путешественники подверглись массовой галлюцинации — подобно тому, как странникам пустыни являются в видениях оазисы, они увидели над горизонтом несуществующее солнце. Однако траурный мрак полярной ночи должен был длиться еще долго.

Ошибся бы тот, кто решил, что зимовка голландцев была чем-то вроде пассивного сопротивления. Напротив, энергия, которую им удавалось из себя высечь, достойна удивления. Они крутились возле дома, словно добрые фризские крестьяне вокруг своих худых полей. Носили дрова, нянчили больных товарищей, поправляли свой дом. Некоторые из них отмечали в заметках особенности окружающего мира, охотились, творили чудеса кулинарного искусства, читали вслух Библию, влезали вчетвером в бочку, где их поливал горячей водой корабельный брадобрей, который также стриг им волосы, удивительно быстро растущие, как если бы их тело желало покрыться шерстью. Они шили одежду и обувь из шкурок пойманных животных; пели духовные песни, а также и песни скабрезные. Они чинили вечно замерзающие часы, которые утешали их тем, что время не является пропастью, черной маской, скрывающей ничто. Оно может быть разделено на человеческое вчера и человеческое завтра, на день без света и ночь без сияния, на секунды, часы, недели, на сомнение, которое проходит, и надежду, которая нарождается.

Тот, кто борется со стихией, постепенно осознает, что в смертельной схватке со стократ сильнейшим противником шанс на победу есть только у того, кто сумеет сосредоточить все свое внимание, волю и хитрость на отражении ударов. Для этого требуется своеобразная редукция, умаление личности, ее деградация до уровня животных рефлексов, диктуемых инстинктом. Следует забыть о том, кем ты был раньше, в зачет идет только эта минута грома, огня, бури, вихря и землетрясения. Всякий человеческий избыток, всякая излишняя мысль, чувство, жест могут привести к катастрофе.

Горстка голландских моряков, подвергшихся тяжелейшему испытанию, по крайней мере дважды преступила границы этих железных правил. Она внесла человеческий акцент в законы борьбы с безликим ужасом. И возможно, это было не только рискованной экстравагантностью или сентиментальной песенкой, прозвучавшей вдруг посреди ледяной пустыни, но существенным элементом обороны. И оба описываемых происшествия были связаны с домом. Ведь это все же был их дом.