Наталия Нарочницкая - Россия и русские в мировой истории

Международное право как производное от римского права, кодифицированного христианским императором Юстинианом, через новеллы которого и произошла рецепция римского права в западноевропейской политической традиции, имеет философской основой невозможность навязывания воли и ценностей. Это соответствует христианскому понятию о внутренней свободе и добровольности принятия истины, а также, что весьма важно, невозможности считать себя безгрешнее других для истинного христианина, молящегося перед таинством святой Евхаристии Христу, пришедшему в мир «грешные спасти», с упором на «от них же первый есмь аз». Государственной экспансии Западной Европы, в определенное время даже освященной католической церковью, нередко было свойственно оправдание насилия и завоевания утверждением истины. Однако, начиная с Вестфальского мира, положившего в 1648 году конец не только Тридцатилетней войне, но целому периоду взаимного истребления между протестанстами и католиками на основе религиозной, то есть, говоря современным языком, ценностной или идеологической мотивации, классические принципы «международного права», то есть права между суверенными народами были вновь признаны единственно возможными.

Международное публичное право с центральным постулатом — принципом невмешательства и понятием «национальные интересы» — концептуально основывается на идее абсолютной суверенности государства-нации. Нелишне напомнить, что идея «суверенитета народа, нации» стала и в классической философии либерализма с ее акцентом на толковании верховной власти как «власти от народа» одним из основополагающих постулатов Просвещения и западноевропейской либеральной демократии. Эта основа через 400 лет после Вестфальского мира положена и в Устав ООН, в Заключительный акт СБСЕ в Хельсинки. Дополненный принципом нераспространения ядерного оружия, принятым большинством стран, при всех сложностях и естественной борьбе интересов, а также взаимных кознях, этот миропорядок обеспечивал в течение длительного времени своеобразное равновесие мировых сил не только в Европе, но и в целом на планете.

Однако в XX веке принципам суверенитета сделан небывалый вызов. Древний соблазн владычества над миром возродился под флагом универсалистской идеи единого униформного гражданского общества. Параллельно с «организацией безопасности», так именовалась будущая ООН, была создана идеологическая организация Совет Европы, взявшая эмблему — венок из пентаграмм, выложенный на потолке небезызвестного храма в Лондоне. В его уставе и документах постулированы единые стандарты всемирного гражданского общества и ни единого раза не упоминаются слова «суверенитет» или «невмешательство» [589] См. Право Совета Европы. Краснодар, 1999. . Идеологи Совета Европы теперь интерпретируют и Всеобщую декларацию прав человека ООН, несмотря на то что в ней есть ссылка на Устав, а значит, на принцип невмешательства и территоральной неприкосновенности, как предоставляющую право на гуманитарную интервенцию самопровозглашенного мирового правительства против наций, которые желают жить в соответствии со своим мировоззрением и законами.

Идеология глобализма породила концепции «относительного», «функционального» суверенитета, теории «эффективности» и «неэффективности» в области осуществления государством своего суверенитета.

«Международное право регулирует отношения между государствами, но не между людьми, обеспечивает порядок, но не справедливость, чему мешает акцент на суверенитете», — сетует Д. Армстронг на страницах журнала Лондонского королевского института международных отношений (Chatham House) — побратима американского Совета по внешним сношениям и журнала «Форин Афферс». Автор опускает тот факт, что отношения между людьми имеют регулятор — национальные системы права, а при выходе за пределы границ — международное частное право. Приветствуя тот факт, что «за последние 30 лет международному праву был сделан вызов в направлении развития того, что может быть охарактеризовано как «мировое право» — world law, Д. Армстронг полагает это отражением заботы о справедливости, нежели о порядке, характеризует термины «равенство», «баланс», «взаимность» как принадлежащие XVIII веку и прикрывавшие борьбу за власть и утверждает, что новая «форма права больше соответствует мировому обществу людей, нежели сообществу государств» [590] International Affairs, vol. 75, 1999,? 3. July, p. 547. .

Политологи-юристы Л. Паулус и Б. Андреас с осуждением приводят пример, как еще в 1971 году отклонялись иски «гуманитарного характера» с клаузулой: «Гуманитарные соображения сами по себе недостаточны, чтобы создать юридические права и обязанности. Правосудие не может принимать во внимание принципы, не облеченные в юридические нормы». Приветствуя тенденцию к преодолению такого юридизма, авторы с удовлетворением пишут о «постепенном замещении международного права сосуществования международным правом сотрудничества» [591] The International Community: Facing the Challenge of Globalization. European Journal of International Law. 1998. . Юристы не ставят вопрос о разработке единых критериев, которая необходима для того, чтобы «облечь в юридические нормы моральные принципы», что возможно лишь в национальной системе права, поскольку таковая зиждится на единой самобытной философии права, отражающей религиозно-культурные различия в оценке греха и преступления.

Разрушение суверенитета в теориях служит оправданию так называемого «Гаагского трибунала». Необходимо полностью абстрагироваться от симпатий или антипатий к конкретным лицам при оценке его претензий. В случае с Пиночетом, к которому отношение в мире сугубо отрицательное, большинство юристов мира полагали задержание гражданина одной страны на территории другой страны по иску третьей страны недопустимым. В случае с экс-президентом Югославии дело возбуждено неким частным органом против гражданина суверенного государства за действия, совершенные им в своем государстве, которые по законам этого государства не квалифицируются как правонарушения. Этот «процесс» стал таким важным для США и НАТО, потому что им нужна легализация примата карательного органа над законами суверенного государства.

Внешняя политика США в XX веке прошла несколько этапов выдвижения мондиалистских концепций. Им всегда предшествовали изменение глобального равновесия, эрозия влияния традиционных участников баланса и наступательная пропагандистская работа и моральное давление на соперников. В. Вильсон и Программа из 14 пунктов выдвинули новые принципы на фоне распада исторической России, разгрома центральных держав и устранения Mitteleuropa. Ф. Рузвельт и проект универсальной международной организации были представлены, когда англосаксонские силы, прежде всего США, обрели не имеющий аналогов вес в мире. Гуманитарный пафос Дж. Картера звучал в период, когда после «разрядки» отношения Восток-Запад были намеренно резко обострены, а процессы в самом СССР позволяли надеяться на успех идеологического давления. Бывший советник по национальной безопасности США 3. Бжезинский вспоминает, как клише защиты прав человека в соответствии с новой стратегией вписывалось во все программы, речи, заявления, повестки, условия [592] Brezinski Zb. Power and Priciple. Memoirs of the National Security Adviser. 1977–1981. London, 1983, p. 125. . Победу Клинтона политолог Р. Такер назвал «триумфом вильсонизма» и провел параллели между временем Вудро Вильсона и тем миром, в котором США вознамерились осуществить очередной раунд глобализации [593] World Policy Journal. Winter 1993–1994, p. 98. .