Александр Гриценко - Антропология революции

Для того чтобы обсудить, на каких методологических основаниях могут быть сопоставлены революции различного типа, редакция журнала «Новое литературное обозрение» в марте 2008 года провела свою ежегодную конференцию — Большие Банные чтения [5] Традиционное шуточное название конференции устоялось еще в начале 1990-х годов — по названию Банного переулка в Москве, где первоначально находилась редакция журнала. ; ее тема была сформулирована следующим образом: «„Революция, данная нам в ощущениях“: антропологические аспекты социальных и культурных трансформаций» [6] См. отчет о конференции П. Резвых, О. Тимофеевой и И. Кукулина: Новое литературное обозрение. 2008. № 92. . В эту книгу вошли статьи, написанные на основе переработанных (иногда существенно) докладов, которые были представлены на конференции, и публикация, близкая к ним по постановке проблемы, но поступившая в портфель редакции уже после завершения конференции. Участники сборника не представляют общего направления в науке и осуществляют свои исследования в рамках разных дисциплин — философии, истории культуры, литературоведения, искусствоведения, политической истории, политологии и др. Тем не менее их работы, как нам представляется, могут быть рассмотрены с точки зрения некоторых общих методологических ориентиров.

Изменение в понимании революции с 1950-х до 2000-х годов может быть схематически описано как сдвиг от исследования революции как перелома в дискурсивных и социальных практиках (в диапазоне от Ю. Хабермаса до раннего Ф. Фюре) к анализу революции как события, то есть к описанию ее с точки зрения разного рода недискурсивных практик (Ж. Рансьер, А. Бадью) [7] А. Д., А. М. Цит. соч. С. 6. . Главным «полигоном» для споров 1960–1990-х годов стала история Французской революции, понимаемой как процесс одновременно политический и социальный [8] Магун А. Отрицательная революция: К деконструкции политического субъекта / Авториз. пер. с фр. Н. С. Мовниной и С. Л. Фокина. СПб., 2008. С. 187–203. . Концепция события применительно именно к революции призвана была преодолеть затруднения историографии: грандиозная общественная перемена оказалась «расплетена» на описания частных социальных интеракций, и благодаря этому «микроскопированию» констатация преемственности до- и послереволюционного порядка оказывалась важнее того нового, которое, как предполагается по умолчанию, должна принести с собой революция. Левые французские историки и философы, очевидно, стремились преодолеть тягостное чувство, возникающее из-за того, что «победу, изложенную со всеми подробностями, трудно отличить от поражения» (И. С. Дмитриев) [9] Дмитриев И. С. Искушение святого Коперника… С. 10. . Для этой реконцептуализации и потребовалась проблематика события, разработанная в философской традиции от М. Хайдеггера (работы 1930-х годов, начиная с «Beiträg zur Philosophic») до А. Бадью («Бытие и событие», «Манифест философии»): «[Событие] избегает антропоморфизма и не является ни субъектом, ни субстанцией» [10] Магун А. Указ. соч. С. 204. А. Магун ссылается в своем анализе события у Хайдеггера как «неантропоцентрической» категории на работу Франсуазы Дастюр: Dastur F. Heidegger et la question du temps. Paris: PUF, 1990. Sec. 3. .

Помимо того, что переход к «парадигме события» выделял в революции в первую очередь политическую составляющую, эта смена ракурса имела еще один недостаток, о котором написал французский историк Роже Шартье (впрочем, не вступая в прямую полемику с Бадью), — концепция события только как разрыва принципиально «подвешивает» любые причинно-следственные связи. «Как сопрячь описание исторического сознания современников Революции, искренне убежденных в 1789 году, что с прошлым навсегда покончено и наступила новая эра, с законами, которые, не будучи осознаны людьми, тем не менее определяют их действия, в результате чего они думают, что творят одну историю, в то время как творят совершенно другую? Итак, с одной стороны, необходимо, как призывал Фуко, вернуть событию его… неповторимость и исключительность, с другой — выявить подспудные парадоксальные связи, которые сделали его мыслимым» [11] Шартье P. Культурные истоки Французской революции / Пер. с фр. О. Э. Гринберг. М., 2001. С. 224. Ср. также с. 12–15. . Но невозможно и возвращение к «дискурсивной» парадигме, поскольку, как подчеркивает Шартье, между словами и поступками, между событием и его последующим объяснением часто существует противоречие или даже зияющая лакуна, и особенно это заметно в периоды исторических переломов.

Между деперсонализованным событием и лишь условно объясняющей его идеологией как раз и находится субъект революционных событий, который вновь становится заметным благодаря антропологической «перефокусировке» аналитического взгляда. Именно этот субъект стремятся заново исследовать участники нашего сборника. В отличие от авторов прежних работ о разного рода революциях, они так или иначе определяют субъект политических событий как противоречивый, несамотождественный, утративший иллюзорную «суверенность» — каковая, впрочем, продолжает действовать и сегодня как реальная психологическая причина исторических событий [12] См.: Нойманн И. «Я» и «Другой» после смерти суверенного субъекта// Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей / Пер. с англ. В. Б. Литвинова и И. А. Пильщикова. М.: Новое издательство, 2004. С. 267–294. Ср. также: Магун А. Цит. соч. С. 28–37. . И если политическая философия позволяет концептуализировать эту фигуру только как «субъект выбора» или «субъект конфликта», то предпринятое совместными усилиями наших авторов междисциплинарное исследование дает возможность увидеть иные аспекты существования субъекта — эмоциональную вовлеченность, или разочарование, или переосмысление знаков и символов произошедшего переворота, или превращение общественного слома в часть личной, интимной или семейной памяти. Описанный таким образом субъект может оказаться в силу одних и тех же побуждений одновременно участником революций разного типа, например политической, сексуальной, религиозной и эстетической (или осмыслить один и тот же процесс, представленный в разных ракурсах как революции разных типов), — это описано в новаторском исследовании Эрнеста Зицера о перевороте в жизни России, совершенном Петром I [13] Zitser Е. А. The Тransfigured Kingdom: Sacred Parody and Charismatic Authority at the Court of Peter the Great. Ithaca; London: Cornell University Press, 2004. Авториз. рус. пер. Д. Хитровой и К. Осповата: Зицер Э. Царство преображения: Священная пародия и царская харизма при дворе Петра Великого. М., 2008. .

Исследование исторических источников в этом случае приобретает новую перспективу: они помогают заново описать не только разного рода социальные практики, но и их агентов, которые, даже участвуя, казалось бы, в одних и тех же событиях, зачастую имеют совершенно разные цели и характеризуются разной степенью эмоциональной вовлеченности в происходящие трансформации.