Виталий Коротич - Кубатура яйца

«А ты хочешь жить? — спросил у меня полисмен возле калифорнийского городишка Салинас, задержав за превышение скорости. — Ты хочешь жить, я спрашиваю?» Полисмен был весь в звездах, полосах и револьверах, а его «понтиак» со служебным номером 66238 недовольно урчал на обочине. «Меня зовут Роберт Роджерс, — погрозил полисмен пальцем в черной перчатке. — Если я тебя еще раз поймаю на семидесяти милях в час вместо дозволенных пятидесяти пяти, предупреждением не ограничусь. А пока — на тебе, вижу, что в первый раз…» Полисмен выписал узенькую зеленую бумажку, формой похожую на рецепт, с большим словом «Ворнинг» — «Предупреждение», оттиснутым наверху. Автомобили, обгоняя нас, сочувственно сигналили, и я ощущал игривость бессильной автолюбительской солидарности, воплотившейся в хоре клаксонов. «Гудите, гудите, — сказал Роберт Роджерс. — На этот раз мы поставили радар так, что черта с два его обнаружат. Желаю счастья». Сел в свой «понтиак» и укатил по направлению к хитро спрятанному радару.

Дело в том, что тактические игры на американских дорогах развертываются с использованием самоновейшей техники. Едва полиция завела радары для фиксации нарушителей (в последние годы скорость на шоссе обязали снизить до пятидесяти пяти миль в час — примерно километров до девяноста, а это на великолепных дорогах воспринимается многими водителями как издевательство; правда, количество дорожных катастроф с ограничением скорости резко снизилось тоже), поступили в продажу автомобильные детекторы для дистанционного обнаружения радаров. Полиция переговаривается по радиотелефонам — точно такие же, да еще с отмеченными диапазонами полицейского общения, начали продавать в универмагах.

Дух свободного предпринимательства, обуявший Америку несколько столетий назад, вовсю царит и на ее шоссе во всей своей кощунственности; думаю, что дорожная полиция слышит, как шоферы ее ищут, информируя друг друга о передвижении блюстителей правопорядка. Термин «смоки бер» — «продымленный, копченый медведь», — которым в радиосвязи условно именуются полицейские, вряд ли вызывает у них восторг, но таково уж сознание, определившее бытие: ковбои на «олдсмобилях» и шериф на неоседланном «понтиаке».

Обычно лучше всего оборудованы радиотехникой огромные грузовые фургоны, днем и ночью перевозящие по американским дорогам все что угодно. Для водителей фургонов скорость становится фактором заработка: быстрее доставишь — больше получишь; вот и мчатся они, перекликаясь по радио, возглавляя колонны легковых гонщиков — автолюбителей, устроившихся в тени фургона, — словно цирковой парад со слоном, шагающим впереди. В штате Невада уже я сочувственно просигналил, увидев шесть автомобилей, сдвинутых к обочине; так сразу всех и поймали — впереди красно-синий фургон со знаками мебельной фирмы, а за ним — пять разноцветных автомобильчиков с шоферами, судорожно сжавшими прямоугольнички водительских прав. Полисмен двигался вдоль строя, словно индеец из кинофильма, изловивший шестерых коробейников, рискнувших вторгнуться на территорию племени. Было ясно, что без сожаления скальпы снимут со всех шестерых.

Штрафы, взысканные за нарушение правил движения, идут обычно на улучшение дорог (может быть, поэтому дорожные управления богаты), а принципы строительства неизменны в течение тысячелетий. Английское «стрит», немецкое «штрассе», итальянское «страда» происходят от латинского «стратум» — «слой»: еще в Древнем Риме дорожные покрытия начали сооружать многослойными. А по части финансирования штрафами, то в средневековой Центральной Европе дороги одно время и вовсе строились за счет налогов, собранных с цеха проституток. Как назидательно высказался в то время король Сигизмунд, «греховные деньги таким образом обращаются во благо, грех же попирается ногами».

Но достаточно исторических экскурсов. Американские дороги попираются не ногами, а колесами, параллели условны; Америка зовет себя Новым Светом и не всегда помнит даже о лошадях, протоптавших здесь первые пути сообщения, а затем ушедших в реестры ипподромных тотализаторов и на широкие экраны вестернов. Лошади не имеют права приближаться к шоссе — это дороги не для них. С тех пор, как в 1540 году испанский поручик Франциско Коронадо привез в Северную Америку лошадей и по пути через нынешний Канзас двести шестьдесят лошадей удрали, основав племя мустангов, многое изменилось. Впрочем, если уж мы заговорили о дорогах, лошадях и штате Канзас, расскажу вам одну историю.

Марку Джонсу двадцать четыре года. Он слушал мои лекции в Канзасском университете, приходя на них без опоздания, и делал аккуратные записи в толстой тетради. Писал Марк левой рукой, отчего я обратил на него внимание в первый раз. Во второй раз я обратил внимание на студента, не задающего мне вопросов, когда увидел, как в каждый обеденный перерыв он исчезает куда-то, словно Золушка с бала; все остальные мои студенты обедали, рассыпавшись по кафетерию. Мне сказали, что студент Марк Джонс уходит, чтобы задать корм лошадям; ситуация показалась интригующей, и я пригласил Марка на чашку кофе.

Мы уселись в кафетерии возле университетской книжной лавки, и он рассказывал мне кое-что о своих дорогах, держа бумажный стаканчик двумя ладонями и медленно отхлебывая из него, со взглядом, опущенным в кофе, словно он там глазами сахар помешивал.

Марк Джонс родом из Калифорнии. Отец его инженер по дизайну, известный и опытный оформитель мостов и домов, скитающийся по американским дорогам в поисках интересной работы. Ощущение дороги Марк впитал в себя с колыбели (я вспомнил двух молодых родителей из Коннектикута и дитя на дерматиновом стуле). Старший брат Марка — финансист, один из младших — дизайнер, помогает отцу, а самый маленький еще учится в школе, но уже мечтает стать юристом, мать всегда присутствовала в семье заботливо и бессловесно, не мешая мужчинам принимать самостоятельные решения.

Итак, в 1970 году Марк закончил школу и не знал, что делать. Решил уехать подальше, нанялся на корабль и приплыл в Гамбург. Матросская карьера разонравилась еще в рейсе, так что в западногерманском порту Джонс не остался; через несколько месяцев оказался в Швейцарии. Там влюбился и задержался на целых два года — работал в фирме одежды, принадлежавшей отцу его возлюбленной. Заодно изучал французский язык и в местечке поблизости записался на танцевальные курсы: очень нравились все на свете народные танцы, все и пробовал танцевать, но постиг разве что хореографическую грамоту в общих чертах…

Здесь позволю себе прервать собеседника. Почти всегда — я уже говорил об этом — американские дети рано становятся взрослыми. Чем раньше сын или дочь выходят на собственную дорогу или хотя бы активно начинают ее искать, тем лучше думают о них в семье и вне семьи. Дети начинают серьезно относиться к жизни уже в возрасте наших старшеклассников и рано принимают на себя ответственность за собственные пути. Они практически не ощущают особенно прочной связи с государством, живут независимо от него или в крайнем случае как деловые партнеры. Связи с семьей часто также весьма условны.