Андрей Ланьков - Быть корейцем...

Из этого, впрочем, уже ясно, чему и зачем учились в старой Корее. Главная цель всей системы образования заключалась в том, чтобы подготовить конфуцианского чиновника, который был бы «слугой королю, отцом крестьянам», и который владел бы всеми необходимыми будущему управленцу знаниями. Что же требовалось от чиновника и интеллигента (две этих социальных группы в старой Корее практически сливались в одну)? В первую очередь – знание философии, истории, литературы, теории государственного управления. Однако все эти премудрости содержались в книгах, которые были написаны исключительно на древнекитайском языке. Язык этот (в Корее его называли «ханмун», в Китае – «вэньянь») вплоть до конца XIX столетия играл в странах Дальнего Востока такую же роль, что и латынь в Европе, был единственным языком высокой культуры, науки и государственного делопроизводства. В этом отношении, кстати, Корея не отличалась ни от Японии, ни от Вьетнама, ни даже от самого Китая, для необразованных жителей которого этот язык уже к X веку стал совершенно непонятен.

Поэтому основное содержание старокорейского «начального и среднего образования» сводилось к овладению древнекитайским языком. Корейской письменностью занимались как бы между делом, особого внимания ей не уделяли. Столь же подчинённую роль играла и арифметика. Учили древнекитайский способом скучным, тяжёлым, но до крайности эффективным – заучивая наизусть пространные тексты на этом языке. Заодно и иероглифику запоминали, ведь, чтобы владеть древнекитайским на приличном уровне, надо знать не менее 4 тысяч знаков! В школе ученики сидели на полу, перед низкими столиками, и с утра до вечера зубрили тексты, повторяя их вслух десятки и сотни раз. Заунывное бормотание, доносившееся со школьного двора, с давних времён считалось символом мира и процветания: ведь если дети ходят в школу – в стране спокойствие, если деревня может школу содержать – она не так уж и бедна.

Время от времени учитель вызывал ученика ответить выученный (в самом буквальном смысле слова) урок. Любопытно, что, отвечая, ученик должен был повернуться к учителю спиной. Оценивали знания школьников по пятибальной системе.

Сельский учитель жил практически на том же уровне, что и средний крестьянин, его жалования (обычно выплачиваемого натурой) хватало лишь на то, чтобы не голодать и как-то одеть себя и семью. Впрочем, и в те времена тоже можно было немного подрабатывать частными уроками, а также составлением для односельчан всяческих прошений и официальных бумаг. Однако при всей стеснённости материального положения учителя, он был едва ли не самым уважаемым человеком в селе. Местные богатеи при встрече с учителем кланялись ему в пояс. Учитель был воплощением знаний и книжной мудрости, с ним были связаны надежды многих честолюбивых родителей на то, что их детям, может быть, удастся «выйти в люди». Напоминанием об этом отношении служит китайская пословица, очень популярная и в старой Корее: «Учитель, Государь, Отец – одно и то же»

В щколе «содан», которая, как мы помним, был примерным аналогом начальной школы и где изучение древнекитайского только начиналось, учили тексты попроще. Начинали обычно с «Тысячи иероглифов» – собрания коротких изречений на древнекитайском языке. На этом для большинства мужицких сыновей книжная премудрость и заканчивалась, им надо было работать, жениться, становиться на ноги, так что задерживаться в школе дольше, чем на два-три года, они не могли. Тысячи иероглифов некоторых знаний древнекитайской грамматики хватало для того, чтобы с грехом пополам разобрать, о чём идёт речь в том или ином несложном документе, а также и самим написать простое письмо или прошение. Для мужика этого было более чем достаточно. Дети побогаче (или, иногда, поспособнее) переходили к более сложным текстам. Поступали в содан дети в возрасте 6–8 лет, а заканчивали лет в 12–14. Впрочем, особых формальных требований не было – всё зависело от способностей, желаний и трудолюбия ученика, а также от материальных возможностей его родителей.

По окончании начального образования те подростки, которые могли и хотели учиться дальше, поступали либо в государственное училище «хянгё» (в переводе с китайского – «местная школа»), либо в частную школу при конфуцианском храме. Государственные училища в XIV-XIX веках действовали в подавляющем большинстве уездных центров. При таких училищах имелись общежития для студентов (отдельно – для дворян, отдельно – для простонародья), преподаватели являлись государственными служащими, а учащиеся получали стипендии от уездных властей.

С XVI века государственные училища стали постепенно приходить в упадок. Одной из причин этого была конкуренция со стороны «частного сектора» – школ при конфуцианских храмах (храмы эти называли «совон» – «двор книг»). Совоны были частными учреждениями, их основывали местные дворяне в память о каком-то знаменитом деятеле (обычно, но не всегда – своём земляке). Качество образования в совонах было, как правило, лучше, чем в государственном училище. Конфуцианские храмы были не только и не столько учебными заведениями, сколько политическими центрами, отдалённым корейским аналогом российских дворянских собраний. Местная верхушка собиралась там для того, чтобы пообщаться на самые разные темы, поговорить и поспорить о текущей политике, организовать какую-нибудь интригу (например, изгнать не понравившегося провинциальному дворянству губернатора или добиться снижения налогов). В храме имелась библиотека, и, часто, небольшая гостиница, а также, конечно, школа. Понятно, что обучение в такой школе давало ученику возможность не только получить образование, но и завязать полезные связи, да и вообще приобщиться к миру местной дворянской политики.

На этом этапе школьники занимались уже не по учебным текстам, а по оригинальным произведениям древнекитайских философов и историков. Они читали великого Конфуция, выдающегося историка Древнего Китая Сыма Цяня, поэтов эпохи Тан и прозаиков времён династии Сун. Большое значение придавалось стихосложению на древекитайском языке. Некоторые из преподавателей уделяли немного времени и корейским авторам, писавшим на китайском языке, но в целом корейские «учебные программы» (если этот современный термин вообще применим к реалиям средневековья) имитировали китайские. Не было в «программе» и точных наук, так что старое корейское образование носило, как бы мы сейчас сказали, чисто гуманитарный характер.

Вообще в Корее полагали, что для будущего чиновника самое главное – быть образованным человеком и владеть основами единственно правильной конфуцианской философии. Корейские чиновники не были специалистами. Один и тот же человек мог быть отправлен послом в Китай, поработать заместителем министра финансов, поруководить строительством водохранилищ и, наконец, стать начальником уголовной полиции страны. Подобные вещи никого не удивляли, ведь если человек владел конфуцианской философией и хорошо знал труды её классиков, он, как считалось, мог разобраться во всех мыслимых проблемах государственного управления (не правда ли, несколько напоминает подход к подготовке партийных работников в СССР?). Правда, в столице существовали и небольшие учебные заведения, где готовили специалистов по праву, медицине, иностранным языкам, но эти училища особым авторитетом не пользовались, и дети из «хороших» дворянских семейств туда, как правило, не шли. Особой карьеры «узкому» специалисту было не сделать.