Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

– Пошел вчера прогуляться по городу, оставил машину. А какие-то хулиганы облили бензином и подожгли.

– Этого мы так не оставим. В нашем городе все под контролем. Найдем мерзавцев, взыщем ущерб, а потом положим на лед. Кстати, в сегодняшних газетах пишут о пожаре, который случился в скиту Спас-Камень. Так бы и сгорели монахини, если бы не смельчак, прорвавшийся сквозь огонь на машине. Теперь его ищут, чтобы выдать награду. Бывают же благородные люди.

Он тараторил, оглядывал номер, весело смотрел на стоящие у дверей туфли, в грязи и пепле, выдававшие Зеркальцева с головой.

– Я послан всем нашим обществом, всем нашим кругом и лично Леонидом Сергеевичем Лагунцом звать вас на театральное представление, которое состоится сегодня после обеда у меня в усадьбе. Вы сможете познакомиться с истинными дарованиями Красавина. А главное, почувствуете выдающийся дар режиссера Леонида Сергеевича Лагунца.

– Мало того, что он генерал ФСБ и светлейший князь, он еще и режиссер?

– Ничего удивительного, Петр Степанович. Все эти роли включают в себя одна другую. Вы убедитесь в этом.

– О чем же пьеса?

– О старце Тимофее и его предначертаниях. Этим спектаклем, как и позавчерашним боем животных, мы ускоряем исторические события. Торопим день, когда на русский престол воссядет царь с серебряным лицом и начнется новый период русской истории.

– Непременно буду, – ответил Зеркальцев, желая избавиться от Степова и побыть одному. Тут же вспомнил, что в чертогах Степова находится загадочная бронированная комната, где содержатся манускрипты с предсказаниями вещего старца. И как знать, не удастся ли ему отыскать потайную дверь.

Загородная усадьба Степова напоминала готический замок, мусульманскую мечеть и античный храм, окруженные английским парком с газонами, клумбами и фонтанами. В стороне у пруда виднелось бревенчатое строение в старорусском стиле. Гости перед началом спектакля расхаживали по аллеям, пили вино. Живо обсуждали случившийся в скиту пожар и чудесное спасение монахинь.

– Мне доподлинно известно, что это был грузовичок «газель», а в нем какой-то шальной старичок. Он и забрал монахинь.

– Да не говорите вы ерунду! Это был питерский автогонщик на внедорожнике, совершавший ралли «Сибирь – Швеция». Вот и повезло монашкам.

– Да бросьте вы! Это был наш, красавинский, сынок прокурора. Ему батюшка «альфа-ромео» купил, после того как завершился суд над растратчиками.

– Дорогой Петр Степанович. – Генерал Лагунец сочувственно взял под руку Зеркальцева. – Мы обязательно, обязательно разыщем тех, кто облил бензином вашу машину. Взыщем с них по полной стоимости. Мне кажется, я уже напал на след негодяев. – И Зеркальцеву показалось, что глаза его смеялись.

Среди гостей Зеркальцев заметил губернатора. Маленький, неряшливый, в затертом пиджачке. Его опекали двое в золотых цепях, и он издали подавал Зеркальцеву знаки, заводил глаза, мотал головой, давая знать, что хочет поговорить с ним. Но двое «конкретных» топтались рядом, не позволяя приблизиться.

До начала спектакля еще оставалось время, не все гости съехались, и Зеркальцев, хоронясь за деревьями, удалился от фланирующих гостей, приблизился к строениям и незаметно нырнул в стрельчатую дубовую дверь, ведущую в здание, напоминавшее готический собор. Где-то здесь, среди переходов, закоулков, лестничных маршей, должна была находиться бронированная комната, где содержались еще не истолкованные пророчества старца Тимофея, неосуществленное будущее, которым старались овладеть его новые знакомцы, таинственные маги и богословы, вершители русской истории.

Было безлюдно, ковры гасили звук шагов. Переходя из комнаты в комнату, он вдруг оказался в просторном зале. В нем не было окон. Повсюду разливался мягкий матовый свет. По стенам висели картины. Это были великолепные копии всемирно известных мастеров, и Зеркальцев с упоением стал разглядывать знакомые картины, которые видел в Третьяковке, Русском музее и Эрмитаже, в Уффици, на Прадо, в Лувре. Но первое благоговейное впечатление от встречи с шедеврами сменилось беспокойством, странной тревогой, приступами бессознательного страха. Он переходил от картины к картине, и это чувство усиливалось. Он вдруг понял его природу.

Известная картина Пикассо «Девушка на шаре» имела знакомый розово-серый колорит, передававший зной испанских предгорий. Все так же сидел вполоборота плечистый негр, паслась в отдалении белая лошадь, круглился сизый шар, но девочки на нем не было. И это отсутствие девочки поражало, как малая, случившаяся в мире катастрофа, как аномалия его собственного сознания, будто ему удалили крохотный участок мозга. Он даже попытался в поисках девочки заглянуть за край рамы, но вовремя остановился, сочтя это проявлением безумия.

Прекрасная копия Леонардо да Винчи «Тайная вечеря» в золотой раме пленяла красочными облачениями апостолов, их одухотворенными лицами. Но уже издали возникало чувство ирреального, как если бы в полдень, при полном освещении, на небе отсутствовало солнце. В застолье были апостолы, был отшатнувшийся Иуда, была чаша, но не было Христа. Это ошеломляло. Фреска Леонардо была не просто живописной картиной, а картиной мира, которая складывалась у Зеркальцева на протяжении всей жизни. Была константой, позволявшей ему понимать, где верх, а где низ, где восток, а где запад. Теперь же эта константа исчезла, он находился в невесомости, где стирается разница между верхом и низом. Его разум в отсутствии гравитации, казался бульоном, плещущим в недрах черепа. И это было безумием, рождало ужас.

Он поскорее отошел от картины, надеясь успокоиться у знакомого с детства полотна, к которому мама приводила его в Третьяковке. Это была картина Васнецова «Три богатыря», рождавшая чувство уверенности, детской просветленности, благодарности за само появление на свет, где столько белого московского снега, молодая мама, три сказочных, таких родных и знакомых витязя. Но, подойдя к картине, Зеркальцев испытал все то же беспокойство, будто в мире случилась громадная перемена, поменялись местами магнитные полюса, или перестал дуть ветер и наступило полное затишье, или падающий со стола стакан остановился и повис в воздухе. Богатыри были все те же – те же шлемы, кольчуги, гривы коней. Но стояли они в ином порядке. В центре Алеша Попович, слева от него Илья Муромец, справа Добрыня Никитич. Это порождало в сознании хаос.

Будто были перепутаны буквы в алфавите, нарушена очередность цифр в таблице исчисления, поменялись местами ноты до и ля в музыкальной гамме.

Зеркальцев чувствовал, что сходит с ума. Мир, данный ему в восприятии, был все тот же, но в него повсюду была внесена едва заметная порча. И эта порча была внесена в его разум. Будто из мозга иссекли крохотные фрагменты, и в открывшиеся скважины сочилась космическая тьма, бездонный ужас, мучительное помрачение.