Валерий Шамбаров - День народного единства. Преодоление смуты

Три дня торговались с Ружинским. Мнишек претендовал на роль «маршала» при самозванце, а гетман уступать первенство не собирался. Сошлись на том, что «царик» дал папаше жалованную грамоту, обещая 1 млн. злотых и 14 городов. Мнишек при этом пытался оговорить, что Марина воздержится от супружеской близости до взятия Москвы, но у его дочери были собственные планы. Поддержали ее иезуиты, уверяя, что «для блага церкви» все дозволено. Один из них тайно обвенчал Марину с Лжедмитрием, и она разыграла комедию встречи с «мужем». А ее отец, поняв, что больше ему здесь ничего не светит, убрался домой.

С Сапегой Ружинский нашел общий язык. Подчиняться другому ни один из них не желал, и во избежание конфликтов разделились — Сапега отправился брать Троице-Сергиев монастырь, о богатствах которого ходили сказочные слухи. К тому же монастырь прикрывал дороги для подвоза в Москву с севера. С Сапегой выступил Лисовский с казаками, вместе — 15–20 тыс. воинов. Шуйский об этом узнал, послал вдогонку войско под командованием брата Ивана. Противник развернулся и дал бой у дер. Рахманцы. Передовой полк Ромодановского атакой опрокинул авангард врага, стал теснить «лисовчиков», но Сапега с тяжелой конницей обошел в это время русских и ударил на сторожевой полк Головина. Тот смешался, при отступлении навалился на большой полк, приведя его в беспорядок. Только полк Ромодановского прикрыл отход и спас бегущих от полной катастрофы.

Поляки и казаки подступили к монастырю. Это была сильная крепость, имела 90 пушек, гарнизон под командованием Долгорукова-Рощи и Голохвастова насчитывал 2–2,5 тыс. стрельцов, казаков, вооруженных слуг и крестьян. Но в монастырь набилось и множество мирных людей из окрестных селений, стада скота. Как писал современник, теснота была такая, «что иным приходилось родить младенцев при чужих, и никто со срамотою своею не скрывался». На предложения сдачи последовал отказ, архимандрит Иосиф и воеводы убеждали защитников стоять до конца. Противник окружил монастырь укреплениями, возвел 7 батарей из 63 орудий, начал обстрел. Сколачивали лестницы, «турусы на колесах» — передвижные деревянные щиты с бойницами для атаки. 13 октября в осадном лагере весь день пировали, а под вечер пошли на штурм.

Меткий огонь отрезвил атакующих, многих побили, а защитники предприняли вылазку, гнали и рубили бегущих.

Сапега начал вести минный подкоп. Об этом узнали от пленных, стали высылать разведку для поимки языков. Наконец узнали, что роют его под Пятницкую башню и порох заложат 8 ноября. Тогда 9 ноября из монастыря предприняли массированную вылазку. Крестьяне Шилов и Слота проникли в подкоп и взорвали порох вместе с собой. А другой отряд ворвался на вражеские батареи на Красной горе и разрушил их, захватив 8 пушек. Провалился и замысел Сапеги отвести из монастыря воду, спустив пруды. Осажденные раньше прокопали канаву и наполнили водой пруд, вырытый внутри стен. Тем не менее трудности были неимоверными. Дрова приходилось добывать на вылазках. Ядра, пущенные в крепость, поражали в тесноте кого попало. А с наступлением холодов людям пришлось вповалку набиваться в помещения, начались болезни. Но монастырь держался. Архимандрит и братия ободряли защитников покровительством св. Сергия Радонежского, напутствовали умирающих, тяжело раненных постригали, чтобы они преставились монахами.

В том положении, в котором оказалось государство, Шуйский решил сделать ставку на окраины и иностранную помощь. Шереметев получил приказ для деблокирования Москвы набирать рать в Поволжье из татар, башкир, ногаев. Обратились к крымскому хану. А в Новгород поехал Скопин-Шуйский, чтобы собирать ополчение северных земель и просить войско у врага поляков, шведского короля Карла IX. Однако ситуация в России уже начала меняться. Польское «рыцарство» вертело Лжедмитрием как хотело, само назначало себе фантастические оклады. Денег у него, разумеется, не было, а ждать захвата Москвы шляхта не желала. И от «царского» имени выправляла указы о сборе жалованья в тех или иных городах. Вылилось это в откровенные грабежи, насилия и погромы. Например, в добровольно покорившемся Ярославле «грабили купеческие лавки, били народ и без денег покупали все, что хотели». Насиловали женщин, а тех, кто пробовал защитить их или свое имущество, убивали. Порой обирали несколько раз, приезжая с одинаковыми указами и от Ружинского, и от Сапеги.

Кроме «сбора жалованья» началась кампания по подготовке к зиме и сбору продовольствия. Для устройства тушинского лагеря в деревнях отбирали и увозили избы, выгоняя хозяев на мороз. Опустошали запасы крестьян, обрекая их на голодную смерть. И не только брали, но и хулиганили — ради забавы пристреливали скотину, рассыпали зерно. Похищали красивых баб, вынуждая мужей приходить потом в лагерь и выкупать их. А получив выкуп, часто догоняли и снова отнимали.

Некоторые паны «заживались» в деревнях, терроризируя крестьян, заставляя гнать для себя вино и развлекаясь с целыми гаремами захваченных девок, многие из которых, не вынеся позора, топились потом или вешались. Грамоты своего «царика» никто и в грош не ставил. И сохранились многочисленные челобитные дворян Лжедмитрию, что в пожалованных им поместьях угнездились поляки, бесчинствуя над крестьянами, а то и над женами и дочерьми помещиков. Дошли до нас и жалобы духовенства, что «вотчины, села и деревни от ратных людей разорены и пограблены и многие пожжены». Банды поляков захватывали монастыри, пытали монахов, вымогая «сокровища», заставляли обслуживать себя, подгоняя палками, а для потехи монахиням приказывали плясать и петь «срамные песни», за отказ убивали.

И те же города, которые присягали Лжедмитрию, уже в конце 1608 г. начали от него отпадать. В ответ последовали карательные экспедиции. Особенно свирепствовал Лисовский. Вместе с полком Щучинского они «сожгли Даниловский монастырь и умертвили всех жителей». Лисовский жестоко усмирил Ярославль, вырезал Кинешму и, как писал Петрей, дойдя «до городов Галича и Костромы, сжег их и отступил с огромной и богатой добычей». Людей сажали на кол, распинали, отбирали одежду и гнали нагими на мороз, матерей и дочерей насиловали на глазах детей и отцов. Но это лишь усиливало озлобление против пришельцев — едва каратели уходили, восстания возобновлялись, и попавшуюся «литву», назначенных Лжедмитрием воевод и чиновников, истребляли без всякой жалости.

Тем районам, которые сохраняли верность самозванцу, приходилось не лучше. Панским слугам, украинской вольнице, русским «воровским казакам» тоже хотелось погулять и пограбить. И они составляли банды, шастая там, где не рисковали нарваться на сопротивление. Атаман Наливайко во Владимирском уезде уничтожил зверскими способами 93 помещиков вместе с семьями, как жаловался «царик» Сапеге, «побил до смерти своими руками дворян и детей боярских и всяких людей, мужиков и жонок». Панские пахолки и «воры» измывались над крестьянами, подвергали пыткам, чтобы отдали последнее. И очевидцы писали, что «переменились тогда жилища человеческие и жилища диких зверей» — в деревнях кормились трупами волки и воронье, а народ разбегался по лесам, прятался в чащобах. На Руси настало то, что современники назвали «лихолетьем».