Валерий Шамбаров - День народного единства. Преодоление смуты

Ну а с утверждениями о том, что государство у них в руках, поляки несколько поспешили. Сведения о развале первого ополчения по тем же земским каналам быстро распространялись по Руси. В городах поднялось возмущение — почему убит полководец, одобренный «всей землей»? Почему плохо обращаются с ратниками и не уважают командиров, которых эти города отправили в ополчение? Доходили и последние вести от заточенного Гермогена, он заклинал не призывать на царство иноземцев, «воров» и «воренка». И русская земщина начала предпринимать решительные меры. Инициатором на этот раз выступил в Нижнем Новгороде Козьма Минин. Для спасения Отечества ему не требовалось, подобно Жанне д’Арк, сверхъестественными явлениями убеждать кого-либо в своем предназначении. Он был земским старостой, какие и до него, и после него избирались. И действовал в рамках своих полномочий.

В октябре, примерно в те же дни, когда Сигизмунд праздновал триумф, в Нижний пришла очередная грамота Троице— Сергиева монастыря о бедственном состоянии страны и необходимости мобилизовать все силы. Был созван общий сход, где Минин предложил формировать второе ополчение. Получил от «мира» согласие и начал реализовывать принятый «приговор», энергично возглавив сбор средств. Стали искать предводителя — «честного мужа, которому заобычно ратное дело, кто б был в таком деле искусен и который бы во измене не явился». Подходящей кандидатурой явился стольник Пожарский, пользовавшийся безупречной репутацией и лечившийся от раны неподалеку, в своем селе Мугреево. А при переговорах он поставил необычное условие — дать ему в помощники «посадского человека». И сам назвал Минина, чья деловитость и ум ему понравились. То есть выбрал себе толкового «начальника тыла». Кстати, это было новым в военном искусстве. В европейских армиях органов снабжения еще не существовало.

На помощь Заруцкому вернулся Просовецкий, он требовал активизации действий. В начале декабря его казаки взорвали одни из ворот Китай-города, пошли на штурм. Гонсевский об этом узнал заранее, выставил вокруг опасного места полукругом 30 пушек, ударивших по ворвавшимся русским в упор. Понеся огромный урон, они отступили. Под Москвой снова пошла «сидячая» война. Шведам вслед за Новгородом передались его «пригороды» — Ям, Копорье, Старая Русса, Порхов. Ладога и Тихвин капитулировали после бомбардировки из тяжелых орудий. Дворяне Торопца тоже прислали к Делагарди делегацию с согласием на подданство. Устюг на письма шведов отвечал более уклончиво, — мол, признает шведского королевича, когда тот приедет и примет православие. Россия становилась полем битвы двух хищников. Поляки направили под Старую Руссу казаков Наливайко и Михайловича. Против них выступил Горн с новгородцами и разгромил. Псков не знал, куда податься, и… пригласил Лжедмитрия— Матюшку, который и «воцарился» там в декабре. А в Астрахани объявился Лжедмитрий IV неизвестного происхождения, стал склонять к себе Терек и Нижнее Поволжье…

Но даже «ворам» теперь подчинялись главным образом из-за того, чтобы не покоряться иноземцам. Кроме северных районов, еще сохранивших иллюзии, их теперь на Руси знать не желали. И после сожжения Москвы, кошмаров сапежинцев и королевских отрядов их воспринимали именно как «поганых», к которым отношение может быть только одно — уничтожать или изгонять. Ходкевичу вольготно погулять по Руси уже не удалось. Отряд Каминского, двинувшийся на Суздаль, был отбит. Отряд Зозулинского, пошедший на Ростов, был разгромлен наголову и почти уничтожен. Крестьяне повсюду брались за топоры и вилы, составляя полчища «шишей». Зима дала им преимущество. Дороги занесло снегом, конница поляков вязла в сугробах. А шиши налетали из лесных чащ на лыжах, били врага и скрывались. Фуражиры Ходкевича не возвращались. А когда он отправил в Москву обоз под охраной 700 человек, то, как пишет Маскевич, «нельзя было разводить огня, нельзя было на минуту остановиться — тотчас откуда ни возьмись шиши; как только роща, тут же и осыпят нас они… Шиши отнимали запасы и быстро исчезали. И вышло так, что, награбивши много, поляки привезли в столицу очень мало». И самих конвойных добралось меньше половины.

В столице был уже голод. Питались кониной, ели ворон и воробьев, падаль. Лишь в январе Ходкевич смог подвезти припасы — для этого ему пришлось двигаться всей армией. Шляхта бунтовала, опять требовала сменить ее, составила конфедерацию, соглашаясь ждать только до весны. И, кое-как уломав войско, гетман снова ушел за продовольствием, на этот раз на юго-запад в с. Федоровское. Трудности не уменьшились. Один из отрядов шиши разгромили в с. Родня, другой, Бобовского, был почти уничтожен при возвращении совсем рядом с лагерем гетмана. Обоз, отправленный в Москву под началом Косцюшкевича, подвергся нападению. Русские возницы тут же развернули сани поперек дороги, перегородив ее. Конвой был разбит, спасались кто куда. Одна из групп хотела попасть в Можайск, захватила в дер. Вишенцы крестьянина-проводника, но он повел врагов в Волоколамск, занятый русскими. Лишь по случайности встретился ротмистр Руцкий, ехавший из Москвы к гетману, подсказавший, что они идут к неприятелю. Крестьянина измордовали и обезглавили.

Готовилась и смена столичного гарнизона. Ее собирал Струсь, которого его дядя, смоленский воевода Потоцкий, настроил перехватить командование у Ходкевича и Гонсевского, а потом, соответственно, пожать все лавры и выгоды от завоевания России. В феврале Струсь выступил, но и целый полк на Днепре подвергся атаке шишей. Они отбили обоз, перебили часть солдат, в схватке даже с самого Струся сорвали кафтан. И он вынужден был вернуться в Смоленск. И вот в этих условиях стало распространяться воззвание из Нижнего Новгорода. Первоначальный план Пожарского был двигаться на Суздаль, стянуть туда части из других городов, созвать Земский собор, который выберет царя («воры» и «воренок» заведомо отбрасывались), а затем общими силами развернуть наступление на интервентов. О воззвании узнали в Москве. Гонсевский явился к заключенному Гермогену. Орал на него — дескать, знаю, это твои происки. Ультимативно потребовал, чтобы патриарх написал в Нижний увещевание распустить ополчение и сохранять верность Владиславу. Гермоген ответил: «Да будет над ними милость от Бога и от нашего смирения благословение, а на изменников да излиется от Бога гнев, а от нашего смирения да будут прокляты в сем веке и в будущем». 17 февраля патриарха не стало. Поляки уморили его голодом.

Формирование второго земского ополчения встревожило Заруцкого, оно грозило свести на нет его игру в пользу «воренка». И планы нижегородцев он сорвал. Приказал верным ему казакам Андрею и Ивану Просовецким занять предполагаемые места сбора, Суздаль и Владимир, а в Нижний послал приглашение, чтобы шли под Москву, на соединение с первым ополчением. Перед Пожарским и Мининым встал нелегкий выбор. Последовать приглашению значило отдать рать в подчинение Заруцкому, смешать с его разложившимся воинством и погубить начинание. Либо нужно было вступать в междоусобицу на руку полякам. Вожди второго ополчения не сделали ни того, ни другого. Решили двигаться не под Москву, а кружным путем, по Волге, собирая силы здешних городов. Заруцкий такие действия тоже предвидел и выслал отряды для занятия Ярославля. Но на этот раз Пожарский оказался оперативнее. Отправил конный авангард под командованием брата, Дмитрия Лопаты-Пожарского, который форсированным маршем помчался к Ярославлю и успел туда раньше казаков. Андрей Просовецкий, двигавшийся к городу, развязывать междоусобицу тоже не хотел и повернул обратно.