Петр Филиппов - Я был в расстрельном списке

Если директивное регулирование цен порождает дефицит и создает почву для коррупции, то могут ли органы власти иначе влиять на уровень цен? Могут. Но не в лоб, а косвенно, меняя условия. Например, нельзя устанавливать предельную цену квадратного метра жилплощади в новостройках, но можно облегчать строительным фирмам получение земельных участков под строительство. В Москве, чтобы начать строительство жилого дома, нужно получить сотни согласующих подписей — во много раз больше, чем в Швеции или Финляндии. Откаты за подписи чиновников оплачивают покупатели. Уберите эти препоны, сделайте взятки действительно опасными для свободы чиновников, и цены на жилплощадь упадут. Противостоять росту цен нужно, создавая условия для конкуренции и борясь с коррупцией. И, судя по мировому опыту, это возможно.

В новейшей истории России есть решение правительства реформ, которое люди не могут ему простить. Решение вынужденное, на нем сам Егор Гайдар не настаивал, но он его подписал. И навлек на себя проклятие народа. Это решение о замораживании вкладов в Сбербанке в начале 1992 года.

Советские рубли, полученные гражданами в виде зарплаты, имели разную покупательную способность в государственном магазине, где были фиксированные цены и дефицит товаров, и на колхозном рынке, где цены определялись спросом и предложением. Тот, кому повезло оказаться в нужное время в нужном магазине, мог за 4 рубля купить докторскую колбасу. А на колхозном рынке на 4 рубля практически ничего не удавалось приобрести. Значительную часть заработанных денег советские граждане не могли потратить и клали их на сберкнижки. Эти накопления были вынужденными. Они откладывались человеком не потому, что он хотел скопить себе на старость или на покупку дорогой вещи, а потому что из-за тотального дефицита не мог купить автомашину, квартиру, хорошую одежду.

Средства, лежавшие на сберкнижках, государство использовало для выплаты новой зарплаты. Часть ее снова оседала на сберкнижках, не находя необходимого применения. Круговорот «деревянных» рублей продолжался. Если цены принудительно зафиксированы, то деньги превращаются в фантики, для сбережений граждан на весах экономики нет эквивалента в виде товаров. Советская власть долгое время обманывала граждан, выдавала рубли-фантики, делая записи в сберкнижках, обещая, что когда-нибудь, при коммунизме, у них будет всё. Но осознать, что накопления фактически ничего не стоили, обманутые люди не могут.

Деньги, не обеспеченные товарами, сродни атомной бомбе. Советские люди, жившие во второй половине ХХ века, не познали на своем опыте гиперинфляцию. Многие даже не слышали такого слова. При гиперинфляции зарплату приходится выдавать ежедневно, потому что завтра деньги обесценятся вдвое. Вырученные от продажи железнодорожных билетов средства не покрывают даже затрат на топливо. Крестьяне отказываются продавать сельхозпродукты за деньги и не везут продовольствие в города. Начинается голод, тысячи горожан-мешочников устремляются в деревни обменивать вещи на хлеб.

Россия пережила гиперинфляцию во время Гражданской войны, Австрия и Германия — после первой мировой. Из-за мощного денежного навеса вынужденных накоплений прошлых лет к 1992 году угроза гиперинфляции в новой России стала реальной. Правительство реформ не видело иного выхода, иной «подушки безопасности», кроме «замораживания» денег-«фантиков» на счетах граждан. Но люди посчитали и до сих пор считают, что именно правительство реформаторов, а не все предшествовавшие коммунистические правительства, их ограбило. Замораживание было необходимо, его можно сравнить с принесением в жертву солдат заслона, защищающих подступы к переправе, пока дивизия выходит из окружения.

Сегодня президент Владимир Путин и провластные пиарщики списывают ошибки экономической политики на «лихие 90-е». И народу легче: раз начальство говорит — значит, так и есть. Правда о том, что экономический спад середины 1990-х годов явился не результатом необходимых реформ, а закономерным итогом многолетней политики советской власти, не воспринимается. Народ не хочет признаваться себе, что десятилетиями работал, тратил силы и здоровье на строительство коммунистической утопии, а остался в итоге ни с чем.

Льстить людям несведущим — прием беспроигрышный. Можно лить бальзам на народные раны, твердить, что «распад социалистической империи стал крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века», что «реформаторы ограбили народ», фантазировать о возможности иного пути перехода к рынку. А главное — умалчивать, что экономический рост 2000-х годов, изобилие товаров на полках магазинов и есть следствие перехода к рынку и высоких цен на нефть и газ. Но обман рано или поздно выходит наружу.

Социологические опросы в начале 1990-х годов показывали, что большинство россиян были против частной собственности на крупные предприятия. Сказалось влияние десятилетий коммунистической пропаганды. Но еще больше мешали заложенные в нас генетические программы. Например, генетическая программа формирования мужских иерархических структур в любом сообществе — в группе подростков, в производственном коллективе, в банде. Или генетическая программа защиты территории обитания первобытного племени.

Есть еще генетическая программа справедливого дележа. В древности, убив оленя, охотники делили добычу на всех. Это была самая эффективная стратегия выживания первобытного племени. Частной собственности на землю не существовало, была племенная собственность. Инстинктивное чувство рода-племени живо и сегодня. В аулах Северного Кавказа вам покажут пастбище рода Ахметовых, рода Исмаиловых и т. д., но не скажут, что это пастбище принадлежит конкретному гражданину. Так же ведут себя берберы в Северной Африке.

Большинство россиян отличается от типичных европейцев своим пониманием справедливости. Для нас справедливо, когда «всем поровну», независимо от вклада каждого. Когда в СССР применяли бригадный подряд, общий заработок делили на всех поровну, без учета квалификации и вклада каждого. Это делалось добровольно — вот что значит менталитет!

Такое инстинктивное отношение переносилось и на советские гиганты индустрии: «Все вокруг народное, все вокруг моё». Передать предприятия в частные руки, в понимании многих, означает украсть их у народа. Не воспринимается аргумент, что фактически эти предприятия находятся в собственности бюрократии, которая их разворовывает, на них наживается. «Да, разворовывает. Но если отдать их кому-то, даже за деньги — это тоже будет воровство. Пусть лучше все останется как есть. А чтобы не разворовывали госсобственность, надо всюду поставить контролеров и строже наказывать за казнокрадство». Как будто контролеры-чиновники не войдут с казнокрадами в долю.