Александр Помогайбо - Оружие победы и НКВД. Конструкторы в тисках репрессий

В воспоминаниях Л.Л. Кербера о нем пишется: «Юрий Александрович Крутков, наш Вольтер, с язвительной физиономией, полной сарказма, оживший бюст Гудона. Всесторонне образованный эрудит и энциклопедист, он очаровывал всех тонкостью своих суждений. В ЦКБ-29 академик Крутков был доставлен из Канских лагерей, где работал уборщиком в бараке уголовников. «Неплохая работа, знаете ли, главное, поражала тонкость оценки твоего труда — иногда побьют, иногда оставят покурить. Должен заметить, студенты моего университета были менее притязательны и ни разу меня не били, курить давали безропотно и даже не окурки». Он же рассказывал, как получил вместе с уборщиком соседнего барака задание напилить дров. Два пожилых человека, закутанные в лохмотья, грязные, обросшие седой щетиной, медленно тянут пилу. Между ними состоялся такой диалог: «Ты откуда?» — «Из Ленинграда. А ты?» — «Оттуда же». — «Где работал?» — «В Академии наук. А ты где?» — «Там же», — «Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?» — «Крутков». — «Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, ломоносовскую мозаику, ради Бога, не обессудьте, не узнал». — «Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак топить, а то, сами знаете, побьют, да и только».

До своего ареста Крутков был известен как один из самых лучших знатоков механики. Туполев знал его по работам по теории упругости и гироскопам (вот кто мог бы заняться плохой устойчивостью первых ракет Королева). Туполев вытащил его из лагеря и направил в свой расчетный отдел ЦКБ. После туполевской «шараги» Круткова направили в «атомную». В июле 1946 года о досрочном освобождении Круткова хлопотали в письме к Сталину академики В.И. Смирнов и В.А. Фок. Формально Крутков был освобожден досрочно в середине сентября 1946 года, но его направили «по вольному найму» в атомную «шарашку». Освобожден он был 4 марта 1947-го, однако право жить в Ленинграде не получил и потому был вынужден продолжить работу в качестве «сотрудника объекта Агудзери МВД СССР» (то есть в той же атомной «шараге»). Получив это разрешение на следующий год (после ходатайств ЛГУ и академиков Смирнова, Фока и С.И. Вавилова), вновь стал заведовать кафедрой теоретической механики в университете, но прописку имел лишь временную, которая возобновлялась. В июле 1952, уже лежа в больнице, получил закрытую Сталинскую премию «за выполнение специального задания Правительства» в последние годы заключения. Умер 12 сентября того же года от гипертонии и тяжелого атеросклероза.

Ю.Б. Румера, который вместе с Крутковым пилил дрова в лагере, работник туполевской «шарашки» Л.Л. Кербер назвал «кандидатом в русские Оппенгеймеры». При других обстоятельствах так оно и должно было произойти — однако обстоятельства были не другими, и потому Юрий Борисович Румер — один из создателей квантовой физики, выдающийся математик, полиглот — был доставлен в туполевскую «шарагу» из лагерей в крайней степени истощения. Одет он был в чехол от матраца, на ногах чудом держалось некое подобие сношенных валенок. По всей видимости, одежду и обувь у него забрали зеки (не к этому ли времени относится появление одного из афоризмов Румера: «Люблю сволочей. С ними так просто жить»?)

В «шараге» Румеру выдали нормальную одежду, и он приступил к работе. Выдающемуся физику, знакомому с Эйнштейном и всеми основными светилами тогдашней физической науки, поручили заниматься флаттером туполевского самолета. Задача это была простая, можно сказать, учебная для студента-дипломника — но Румер был рад и ей. Это лучше, чем работа в лагере. (Другое высказывание Румера: «Главное не где и за что сидеть, а с кем сидеть. Но в любом случае решетка Изинга предпочтительнее тюремной»).

С началом войны «шарагу» перевели в Омск. «Флаттерную» бригаду ЦАГИ разместили квартировать в 40-градусный мороз на сцене летнего театра. Даже спать приходилось в шапке, ватнике и ватных штанах.

Работы же, конечно, велись в теплых помещениях, поскольку технику морозить было нельзя. Естественно, после рабочего дня обратно к себе работники ЦАГИ не спешили. Румер садился у печки и, прихлебывая чай, рассказывал о своей молодости, знакомстве с Маяковским и Бриками — и о маленьком уютном университетском Геттингене, где учился...

Легенда гласит, что в 1737 году король Ганновера Георг Август повелел двум своим городам, Целле и Геттингену, выбрать, в каком из них будет построен университет, а в каком тюрьма. Жители Целле, любители немецкого порядка и враги разного рода студенческих вольностей, выбрали тюрьму. Тюрьма была построена; после этого судьба Целле в истории теряется. Возможно, этот город существует и по сей день; возможно, тюрьма и сейчас украшает этот город — но миру он совершенно не известен, в отличие от Геттингена, где был построен университет.

В Геттингенском университете в свое время обучалась правящая элита не только Германии, но и России. Очень многие лицейские друзья Пушкина продолжили образование именно в этом учебном заведении, после чего заняли посты высших государственных чиновников. В Геттингене учился и Генрих Гейне. В двадцатых — начале тридцатых годов XX века Геттинген был ведущим центром европейской науки. Здесь жил Давид Гильберт, выдающийся немецкий математик, особая заслуга которого заключалась в том, что он сформулировал и поставил перед научным миром ряд важных математических задач, которые следовало решить.

Когда при Гитлере от Гильберта потребовали сделать доклад об «арийской науке» и заклеймить евреев, Гильберт, чистокровный немец, взошел на кафедру, заявил, что никакой особой «арийской науки» быть не может, и, захлопнув папку, спустился вниз.

В Геттинген Румер попал не потому, что в СССР ценили специалистов и посылали учиться за рубеж. Причиной тому были два обстоятельства. Первым было то, что его отец пользовался достаточно большим авторитетом в Наркомате промышленности и торговли, чтобы выхлопотать для своего сына направление для учебы за рубеж, вторым же было то, что его воспитательницей была обрусевшая немка Алиса Блекер, научившая еврейско-русского мальчика немецкому языку и познакомившая его с Шиллером и Гете.

В Геттинген Румер попал в эпоху «Sturm und Drang», «бури и натиска» теоретической физики — революции в физике, в процессе которой рождалась современная квантовая механика.

Понимая, что время одиночек в науке прошло, Макс Борн создал в Геттингене мощную научную организацию. Принцип был такой: каждый делает свое дело, а потом делится с окружающими. Люди, добившиеся успехов, получали небольшую группу для продолжения исследований. При этом не делалось различий на то, из какой страны человек. В связи с этим можно привести любопытный эпизод — когда приехавший из США профессор отказался сидеть с индусом из-за черного цвета его кожи, один из работавших в Геттингене ученых, Гайтлер, снял часы и обратился к хозяйке: «Сейчас без двенадцати двенадцать. В двенадцать этот американский профессор должен покинуть пансион. Сударыня, поспешите, иначе мы объявим пансиону бойкот, и вы разоритесь». Без двух минут 12 профессор из Америки покинул пансион. Больше его в Геттингене не видели. В университете царила «дикая академическая свобода». Никто никогда не был обязан ничего делать, если он не хочет. Работали только по настроению: кто умеет работать урывками — пускай работает урывками, кто хочет зубрить — пускай зубрит, кто хочет с девочками гулять на Айнберге — пускай гуляет с девочками. Конечно, эта свобода базировалась на личном понимании ответственности. В Геттингене в то время жил великий Гильберт. Он буквально изводил своих юных собеседников тем, что все считали тугодумием. На самом деле у Гильберта был другой способ мышления — вглубь, а не в ширь, — но молодые люди тогда этого не понимали, и, зная, что старик начнет утомительные вопросы к докладчику, старались Гильберта на свои научные сходки не приглашать.