Никита Михалков - Бесогон. Россия между прошлым и будущим

Довольно интересная статистика. Чаще всех в современном мире прибегают к санкциям США; причём процесс идёт по нарастающей. Если с 1918 по 1992 год они использовали этот инструмент 54 раза, то с 1993 по 2002 год уже 61 раз.

Что такое санкции в принципе?

Это нечто среднее между уговорами, политическими беседами, просьбами и военной агрессией. Это то, что посередине и что на сегодняшний день идеально вписывается в понятие гибридных, информационных войн. Горячей войны нет – бомбы не падают, снаряды не разрываются. Но постепенное и постоянное экономическое и политическое давление должно заставить государство и народы, их населяющие, поступиться принципами, если они у них есть, и вести себя так, как того желает мировое сообщество. В нашем случае – Соединённые Штаты Америки и страны Европейского союза.

Здесь происходит некое смещение. Ведь среднеевропейское представление о том, «что такое хорошо и что такое плохо», может распространяться и влиять лишь на страны и народы, кто думает и живёт так же, у кого похожие идеалы и ценности, сходные мечты и желания. Если это так, то в этом случае санкции могут быть адекватной мерой. Но если санкции, да и вообще насилие, принуждение попадают на чужую почву, скажем, на Ирак, Сирию, Россию, а может быть, и на Китай, то возникает некий конфуз. Да, конфуз – я бы именно так это назвал. Потому что не срабатывает то, что срабатывало раньше. Не срабатывает или пробуксовывает. И в этом случае, наверное, очень важно – в чём ментальная разница между теми, кто применяет санкции, и теми, к кому они применяются. Только ответив на этот вопрос, можно понять, почему санкции не работают по отношению, скажем, к России так, как по отношению к другим странам Европы. Запретительные меры оказываются в данном случае не действенными, а порою рождают и противоположный эффект.

Что такое санкции в принципе?

Это нечто среднее между уговорами, политическими беседами, просьбами и военной агрессией. Это то, что посередине и что на сегодняшний день идеально вписывается в понятие гибридных, информационных войн.

Хочу напомнить строки великого русского поэта Александра Блока:

Напомню, что скифы – древний народ, существовавший с VIII века до нашей эры по IV век нашей эры. Жили они в степях между нижним течением Дуная и Дона, включая степной Крым, районы северного Причерноморья. Считается, что скифы первыми применили стратегическое отступление с целью коренного изменения соотношения сил в свою пользу, изматывая войска противника, как это было с персидским царём Дарием.

Скифы. Рисунок на греческой вазе

Скифы! Удивительная вещь. Наполеон тоже определял русских как скифов. Причём не с точки зрения географической, не с точки зрения наследственной, а с точки зрения своеобразного менталитета, необычного личного и общественного поведения. В том числе и ведения войны. То есть отступления, затягивания, для того чтобы победить врага совершенно новыми, неожиданными для него методами. Так, в Отечественной войне 1812 года новым методом борьбы с противником стала партизанская война.

Замечу, что эта мысль, это сравнение рождается у Наполеона, когда он находится в Москве, в «поверженной» Москве. Он долго и молча смотрел на пылающий город из окон Кремля, а потом произнёс: «Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают… Какая решимость! Какие люди! Это – скифы!»

А вот что написал Наполеон впоследствии:

«Самая грозная армия не может успешно вести войну против целого народа, решившегося победить или умереть. Мы имели дело уже не с жителями Литвы, равнодушными зрителями великих событий, совершающихся вокруг них. Всё население, составленное из природных русских, при нашем приближении оставляло свои жилища. На нашем пути мы встречали только покинутые или выжженные селения. Бежавшие жители образовывали шайки, которые действовали против наших фуражиров. Они нигде не беспокоили сами войска, но захватывали всех мародёров и отставших».

Повторю: сама партизанская война – в духе, в природе скифов.

Наполеон настойчиво корреспондирует императору Александру I:

«Наконец надо же положить предел кровопролитию; пора нам примириться… Мне нечего делать в России. Я от неё ничего не требую более, как исполнения условий Тильзитского договора; я хочу возвратиться, потому что все мои дела касаются Англии… Если император Александр желает мира, то ему стоит только известить меня об этом; я пошлю к нему одного из моих адъютантов, Нарбонна или Лористона, мир немедленно будет заключен. Но если он желает продолжать войну, то и я буду продолжать; мои солдаты только того и требуют, чтобы идти на Петербург. Ну, что же, мы пойдём, и Петербург испытает участь Москвы».

Ответа нет. Наполеон пишет вновь:

«Государь, брат мой!.. Я веду войну с Вашим Величеством без всякого озлобления. Простая записочка от Вас, прежде или после последнего сражения, остановила бы мое движение, и, чтобы угодить Вам, я пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если Вы, Ваше Величество, хотя отчасти сохраняете прежние ко мне чувства, то Вы благосклонно прочтёте это письмо»…

Какой слог! Даже если учесть, что перед нами эпистолярный документ романтического века, даже если сделать скидку на это, всё равно – победители с побеждёнными так не говорят.

Наполеон в Кремле – пожар Москвы

Но император Александр I опять не удостаивает Наполеона ответом. Наполеон едва ли уже не в отчаянии восклицает:

«Я желаю мира, мне нужен мир; я непременно хочу его заключить, только бы честь была спасена! Отправляйтесь немедленно же в русский лагерь».

Это он своему адъютанту кричит.

Какая интересная закономерность. Вдумаемся. Величайшая, победоносная армия Наполеона, у которого вся Европа под каблуком. Фантастические, легендарные победы. Преданная, великолепно обученная армия. И эта страшная тягучая пауза – с пустыми сгоревшими деревнями, с опустевшей, брошенной, полыхающей Москвой. Казалось бы – всё твоё. Бери. Но не тут-то было! Как раз в этом и заключается то самое, что очень трудно понять «среднему европейцу». Эта способность жертвовать, способность уступить, отдать на время, но при этом сохранить мощь, внутреннюю энергию и силу духа. Это сокрушающая, всё истребляющая сила! Это другая война, другие отношения, другой менталитет. Он не вяжется с понятными и естественными для европейского человека установками.