Александр Шуваев - Украинский скальпель

Я возьму на себя смелость утверждать, что это именно они проложили дорогу Майдану, грянувшему спустя два года. Нормальный человек голосует сердцем, а если его заставили сделать то, что ему противно, то он чувствует себя слегка изнасилованным. Более или менее, в зависимости от характера вынужденного деяния. Даже если ему объяснили, что так будет разумнее, поскольку в случае неповиновения — ой-ей-ей! А он вынужден притворяться, что согласен. Притворяется, а сам с удовольствием убил бы. Вот мы, — помимо всего прочего! — подумав, что будет, если устроить бучу в декабре месяце, того… уступили грубому насилию. Повторяю, — помимо того, что мы очень хорошо знаем, как у нас принято поступать с теми, кто вякает.

Помимо того, что мы твердо знаем, — НИКТО не заступится за вякающего, ни коллектив, ни профсоюзы, а знакомые перестанут здороваться.

У нас еще было и понимание: после революции бывает только хуже, а ВТОРАЯ революция за четверть века — и вообще перебор. Такой, что и не вылезем. Вот только ощущение легкой изнасилованности от этого не проходит. Умно — не умно, а ты поддался, тебя в очередной раз нагнули. Опять стерпел, когда хочется убить, причем за дело.

Ну, а как это выглядит со стороны? Рабы по своей натуре русские снова дали себе плюнуть в рожу и снова стерпели. А мы вот, — не стали терпеть, мы захотели, — и прогнали поганого компрадора! И плевать, кто его сменит: он всегда будет помнить, что мы можем точно так же прогнать и его. Поневоле будет считаться, с оглядочкой действовать. Поостережется хамить без крайней-то нужды. Так что мы, — Украинцы! — люди, мы отважные, мы победили, а русские — рабы, ватники, их так и будут пороть на конюшне и гнуть в три погибели.

Господа, а ведь Майдан показал, что выбор-то у нас совсем невелик. Более того: и раньше-то был-то невелик, а после Майдана еще сузился. Теперь каждая мразь из числа Россейского Начальства, этой истинной Пятой Колонны, помимо всего прочего, будет ссылаться на Украинские события?

Ах, ты против закрытия поликлиники? Да ты, наверное, сторонник Майдана? Госдеповские доллары отрабатываешь?

Ты что, против меня? Значит, — против власти? Значит, — против Путина?!! Да ты, как я погляжу, из Пятой Колонны? Так что, на виду, всего два варианта.

Наша Пятая Колонна остается там, где была, то есть у власти. По- прежнему будет врать, посылать дутые отчеты о мнимых успехах и разворовывать казну, буквально вылизывая ее досуха. По-прежнему будет нас давить без жалости, по ноздри вбивая в землю тех, кто вякает. Погнием некоторое время, и подохнем от водки и безнадежности.

Второй вариант: в какой-то момент срываемся со стопора с концами. Как раз в тот неудачный и совершенно неожиданный момент, когда наше начальство окончательно обнаглеет, наконец, соптимиздив все на полный оптимиздец. Настолько, что вконец разучиться думать и потеряет чутье. Тогда мы с острым наслаждением, высоким душевным подъемом, который люди, видимо, испытывали на Майдане, устроим что-то вроде у себя, только, понятно, в куда большем масштабе. Если на зиму, как в 2011, то до июня доживет процентов сорок, на юге.

Поступать так, как велит сердце, — неслыханная, наивысшая роскошь и самое высшее наслаждение, но страшнейший риск всегда, и большая глупость почти всегда.

Быть благоразумненьким, — благоразумно, но есть риск прожить жизнь в таком отвращении к самому себе, что и жить-то ни к чему. Все пойдет наперекосяк, все сгниет и развалится, ни в чем не будет удачи.

А «макаревичи»… Что «макаревичи»? У них есть свой идеал хорошей жизни: иметь возможность в любой момент сесть в самолет (причем деньги на билет у тебя есть), — и махнуть, без границ, хоть в Нант, хоть в Лос-Анджелос, хоть в Бангкок. Идти там по улице, — и все тебе улыбаются. Зайти в приглянувшееся кафе (непременно «маленькое и уютное», а у тебя, при этом? золотая «Visa»), и к тебе подходит добродушный, улыбающийся, немолодой официант, и спрашивает по-ихнему: «Что изволите?» — а вы можете изволить все, и он это видит, он опытный, и такое у вас с ним взаимопонимание, как будто вы братья. А потом подает… И такое все немыслимо, ЩЕМЯЩЕ вкусное… А ты никуда не торопишься и рассеянно сидишь, занятый своими мыслями. И, откушав кофию, так же неторопливо выходишь на улицу.

А сейчас где-нибудь в Нормандии, на берегу старой, доброй Атлантики, — благодать (если, понятно, нет шторма), тепло, но не жарко, на улице маленького городка почти нет людей (не положено в это время суток — гулять), на пейзаже — флер легкой осенней грусти, на домах — патина времени, у каждого закоулка — душа… Ах! Да что говорить. И кто скажет, что это плохо? И кто, — положа руку на сердце, — скажет, что этого МАЛО? Что за это не стоит бороться изо всех сил?

Вот скажи такому «человеку мира», что он борется именно за это, — так удивится. Он на эту тему не думал, он себе свой идеал не формулировал, но, подумав, пожалуй, согласится, хотя, может быть, не вслух.

Ну какая из него «пятая колонна»? Вот он весь, весь на виду, ясен насквозь, всем известен, и без подвохов. Типичная фигура для отвлечения, не больше. Ну, — не думает он, что такой вот замечательный мир, мир К УСЛУГАМ Европейца с Деньгами, похоже, вот-вот кончится. Что на любимых курортах — ширящийся шухер, а европейцам, — без последствий режут головы.

Жил в России еще на моей памяти умнейший человек: Лев Николаевич Гумилев, этнолог и историк. Был ли он ученым? Безусловно, — объем его знаний и исследований по избранным предметам потрясает, и, кроме того, он первым заметил ряд закономерностей в течении исторического процесса. Так же, как первым обратил внимание на то, что он представляет собой переплетение нескольких, мало зависящих друг от друга «страт».

Был ли он создателем по-настоящему фундаментальной научной теории, связанной с открытием нового принципа, наряду с Дарвиным (естественный отбор), Менделем (чистота гамет), Вавиловым (гомологические ряды), Павловым (условные рефлексы), Максвеллом (электромагнитные волны) и т. д.?

Скорее — нет: критерием строгой научной теории является наличие или отсутствие т. н. «критического эксперимента (наблюдения)». Это значит, что автор потенциальной теории с самого начала говорит: «Если в эксперименте „Х“ будет достигнут результат „А“, — то теория верна, если результат „Б“ — неверна» — и если такой эксперимент не обозначен, теория не может претендовать на «строгую» научность. Это не мешает существованию достаточно влиятельных и (может быть) по-своему эффективных практик: в этом плане идеальным примером может служить психоанализ по Фрейду и/или по Юнгу, безразлично. Если говорить с создателем концепции именно этого сорта, то любой конкретный случай отлично ложится в русло концепции, а вот никто посторонний этого не видит и воспринимает его, скорее, в качестве исключения.