Анатолий Абрашкин - Русь - Арийская колыбель. От Волги до Трои и Святой Земли

Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» — не случайная деталь. Это знак свыше, знамение, предвещающее неудачу похода на половцев. Это тот же голос богов, который, правда явно, звучит в «Илиаде» и «Одиссее».

В основе сравнения поэта с животными лежит его сопричастность миру природы. В мировой поэзии чрезвычайно популярны сопоставления поэта со сладкоголосой птицей (метафора: «поэт–соловей»). Он слагает свои стихи так же, как птицы свои песни; этим может обосновываться его особый статус и приближенность к миру небожителей, управляющих природными стихиями и дарующих ему божественное вдохновение. Древние греки, к примеру, хранили предание, что родителями Гомеру были река Мелет и нимфа Крефеида в Смирне (ныне Измир — город на западном побережье Малой Азии). Страбон сообщает о наличии в Смирне даже культа Гомера! Эти факты гармонируют с тем, что по византийскому образцу в русских церквах, кроме икон, присутствовали еще и изображения «еллинских мудрецов»: Гомера, Платона, Еврипида, наряду с сивиллами (вещими птице–девами!). В росписях Благовещенского собора в Московском Кремле (галерея была впервые расписана в 1564 году) на склоне свода галереи нарисован Гомер, держащий в руке свиток со словами: «Светило земных воссияет во языцех. Христос ходити начнет странах и съвокупити хотя земная с небесными». Окончание надписи взято из изречения, имеющегося около изображения Гомера на двери северного портала собора. В новгородских монастырях изображения Гомера включаются уже в самый иконостас, правда, в нижний его ряд, шестой, имеющий сравнительно малую величину и как бы придавленный остальными ярусами. И все же «еллин» Гомер здесь удостоился высшей чести, какую ему могла оказать церковь: он входил в общий замысел иконостаса, в его идею, что может сравниться разве только с почитанием певца в Древней Греции.

Первичные представления о поэте как посреднике между божественным и человеческим мирами восходят к древним ариям, создателям «Вед». В книге Н. П. Гринцера и П. А. Гринцера «Становление литературной теории в Древней Греции и Индии» подробно обоснована мысль, что античным грекам в той же степени была близка эта идея. «В греческой архаике, — пишут ее авторы, — так же как в индийской, божественное вдохновение — источник знаний певца и залог его мастерства; инспирация (здесь, вдохновение. — А А) и умение не противопоставлены, но слиты воедино, первое предопределяет второе… У Гомера, как и в «Ригведе», особый статус поэта обосновывается его близостью к божественному миру, божественным происхождением поэзии как таковой». В «Одиссее» сочинитель однажды прямо уподобляется богу:

Отношение к Гомеру как провозвестнику божественного Слова, русские сохраняли даже в условиях полного торжества Православной веры. Присутствие изображения Гомера в иконостасах русских церквей доказывает, насколько глубоко во времена языческой Руси почитали и ценили его сочинения, и вообще его миссию на земле. Мировосприятие Гомера, основанное на ощущении истинного единения с миром природы, а если шире, то и со всем Космосом, было близко древним русам.

Но этого нельзя сказать о европейцах периода Средних веков. Для них текст Гомера выглядел перегруженным сравнениями и метафорами. Он никак не вписывался в стиль эпохи. К тому же в Европе не читали по–гречески. В те времена исключительную популярность приобрело совершенно иное сочинение о Троянской войне — «История о разрушении Цэои» Да- рета Фригийского. В «Илиаде», в начале песни о подвигах Диомеда, говорится:

Два сына этого Дарета — Фегес и Идей — напали на Диомеда. Один из них был убит им, а второй обратился в бегство и был, ради его отца, спасен Гефестом. Больше ни Дарет, ни его сыновья Гомером не упоминаются. Вот от лица этого священника и ведется повествование в «Истории».

Известны и другие, не дошедшие до нас описания Троянской войны. Например, византийский хронограф Иоанн Малала приводит значительные выписки из «Сизифа Косского», который был писцом у Тевкра и также написал воспоминания о Троянской войне. Однако достоверность ссылок Малалы весьма сомнительна. Некоторые из сочинений такого рода возможно и не были, в отличие от «Истории» Дарета, никогда написаны, а только вымышлены. В пользу этого говорит и тот факт, что ни один из «романов о Троянской войне» не дошел полностью по–гречески. Зато еще один, кроме романа Дарета, «Диктис Критский», дошел в латинском переводе. Согласно легендам, Диктис был писцом спутника Идоменея, написавшим свои записки «пуническим алфавитом». Они были обнаружены при Нероне (I в. н. э.) и переписаны по–гречески, а потом переведены на латинский. Многие века «Дарет» и «Диктис» переписывались и издавались вместе.

Сами по себе, эти сочинения представляют краткие прозаические повести, написанные на латинском языке. О каких–либо их художественных достоинствах говорить не приходится. Новейшим, начиная с гуманистов, критикам обе эти истории всегда казались примитивными и нелепыми до неприличия. Именно такими — с точки зрения классических канонов — они и являлись. Почему же «гомеровская традиция» древнегреческой литературы была столь явно предана забвению? Исследователи гомеровского вопроса старательно обходят этот вопрос молчанием. Они не в силах объяснить, как же хваленая цивилизация Запада в пору своего детства и юности (IV–XI вв.) столь откровенно пренебрегала творчеством одного из лучших поэтов человечества? Но ответ оказывается настолько же простым, насколько и неожиданным. Творческие приемы Гомера были чужды создателям средневековых эпосов! Они складывались на иных принципах, нежели «Илиада> и «Одиссея». И наоборот, древнерусский эпос рождался в атмосфере духовного родства и гармонии с миром природы, картинами которой наполнены сочинения Гомера. Гомеровские поэмы — русские по миросозерцанию, и, думается, наши предки, видевшие в иконостасах своих церквей лик Гомера, прекрасно понимали это.

В середине XIX века князь П. П. Вяземский (сын поэта Петра Андреевича Вяземского) выступил с большой работой, посвященной «Слову о полку Игореве», в которой указывал, что в древнерусской поэме имеют место прямые отражения образов и тем античного эпоса и мифологии, и со всей определенностью заявил, что совершенно недостаточно «ограничиваться при изучении наших древностей исключительно произведениями родной почвы». Вяземский утверждал, что острый интерес к Гомеру и Еврипиду существовал на Руси уже в XII веке, и полагал, что к этому времени русские литераторы были знакомы с комментариями к Гомеру Исаака Комнена, с сочинениями Нонна и братьев Цецес о поэмах Гомера и Ликофрона (греческий поэт и грамматик III в. до н. э.), откуда автор «Слова» мог черпать, предположительно, информацию о сюжете и образных характеристиках героев Т]роянской войны, содержательные и стилистические компоненты классического и позднеантичного эпоса.