Сергей Катканов - Священные камни Европы

Вряд ли вы сможете найти серьезную работу о ментальности рыцарей, о характерных особенностях рыцарского мировосприятия, о том, что такое рыцарский психотип. Мне на многое тоже не дерзнуть, постараюсь лишь пунктиром прочертить некоторые направления, по которым можно было бы разрабатывать эту тему.

1. Родина рыцарей — Церковь.

Почти все работы о рыцарстве подчеркивают космополитизм рыцарского мировосприятия. Т. Н. Грановский ещё в 1851 году писал: «Барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли не с большим высокомерием смотрел на бесправного и беззащитного виллана. При таких особенностях быта у каждого сословия должно было развиться собственное воззрение на все жизненные отношения и высказаться в литературе. Рыцарские эпопеи проникнуты этим исключительным духом. Возьмите любой роман каролингского или прочих циклов: вы увидите, что в нем нет и не может быть места героям другого сословия, кроме феодального. То же самое можно сказать о рыцарской лирике. Она поет не простую, доступную каждому человеческому сердцу любовь, а условное чувство, развивающееся среди искусственного быта, понятное только рыцарю… Среди городского населения процветала своя, неприязненная феодализму литература. Здесь родилась сказка, в которой язвительный и сухой ум горожанина осмеивал не одни только доблести и идеи составляющие как бы исключительную принадлежность рыцаря, но вообще все идеалы, все поэтические стороны Средних веков».

Ведь что интересно: если барон не был готов рыдать на груди у горожан и крестьян, так это уже обязательно высокомерие. Если для него ничего не значило то, что они — его соотечественники, так это лишь потому, что он, такой гордый, не хотел себя унижать. Но ведь ощущение того, что вот эти люди для тебя — чужие, вовсе не обязательно должно быть вызвано высокомерием. Это возможно, но не обязательно. И ведь автор говорит, что сухой и язвительный ум горожанина осмеивал вообще все идеалы. Если человек смеется над всем, что вам дорого, то разве гордыня побуждает вас считать такого человека чужим, хотя он и говорит на одном с вами языке? В принципе г-н Грановский точно обозначает то обстоятельство, которое вызвало эту сословную пропасть: с одной стороны — наличие высших идеалов, а с другой стороны — отсутствие идеалов и презрительное к ним отношение.

Пусть русский православный человек спросит себя, кто ему ближе и роднее: православный грек или русский безбожник? Что дороже: вера или почва? Что драгоценнее: земное отечество или отечество небесное? И вот когда вы будете отвечать на эти вопросы, тогда вы, может быть, поймете рыцаря, которому иностранные рыцари были ближе и роднее, чем отечественные горожане.

Спустя полтора столетия после Т. Н. Грановского, Наталья Басовская писала: «Феодалы с большим трудом отрешались от космополитической в своей основе рыцарской морали. Идеалы рыцарства представляли собой кодекс военной касты. Кастовая солидарность рыцарства была чужда зарождающимся элементам национального чувства. Феодалы постепенно вырабатывали особую систему нравственных ценностей, призванных утвердить моральное превосходство рыцарства над другими сословиями. Наличие этого кодекса способствовало сближению феодалов различных стран. На протяжении веков рыцари ощущали связь с собратьями по классу гораздо отчетливее, чем с людьми, связанными общностью территории и языка. Рыцарская мораль признавала высшей добродетелью верность сюзерену, а им мог быть феодал любой страны».

Всё так, но надо уточнить: в рыцарскую эпоху таких понятий, как «родина», «отечество», «нация», «народ» ещё не существовало вообще, то есть с рыцарей затруднительно было спрашивать, чтобы они служили своей стране и своему народу, когда никто и не слыхал, что это такое. Мы сейчас порою думаем, что «патриотизм» был всегда, что «Родина» — из разряда вечных ценностей, а это совсем не так. «Патриотизм» — порождение буржуазной эпохи, он в полный голос заявил о себе лишь во времена Великой Французской революции, когда, разрушив трон и храм, французы больше не знали, кому и чему служить, и решили служить Родине, что в переводе означало — национальной буржуазии.

Если помнить об этом, то ругательное для каждого патриота понятие «космополитизм» в применении к рыцарству теряет смысл, а утверждение г-жи Басовской о том, что рыцарская мораль была космополитична звучит странновато. Любая мораль по определению космополитична. Не может быть немецкой или французской морали. Мораль может быть религиозной или корпоративной, но ни когда не национальной. И то, что рыцарская мораль была корпоративной, то, что это была некая кастовая система нравственных ценностей, не надо преувеличивать. Г-жа Басовская, как и большинство современных авторов, в этом вопросе недооценивает религиозный фактор. Рыцарская мораль в основе своей была христианской — с некоторым специфическим оттенком, присущим военной касте.

Собственно, этот оттенок и отличал рыцарей от других сословий, которые тоже ведь объединяли христиан. Но идеи жертвенности, защиты слабых, верности долгу — в основе своей чисто христианские, а отнюдь не военно–корпоративные, получили максимальное развитие именно в рыцарстве, потому что это отвечало его социальной функции.

В национальных государствах тогда никто не жил, потому что их не было. Христианская Европа жила в Церкви, а рыцари, горожане и крестьяне жили на разных этажах Церкви. Естественно, английский рыцарь был ближе французскому рыцарю, чем французский крестьянин. Рыцари разных национальностей были с одного церковного этажа.

Специфичность собственно рыцарского восприятия христианства проявилась, например, в удивительном слиянии аскетизма военного и аскетизма христианского. Ценности, порожденные военной психологией, вдруг оказались очень хорошо сочетаемы с ценностями чисто христианскими. Марк Блок писал: «Из светской морали рыцарство позаимствовало наиболее приемлемые для религиозной мысли принципы: щедрость, презрение к отдыху, страданию и смерти». Немецкий поэт Томазин говорит: «Не желает быть рыцарем тот, кто хочет жить спокойно».

Это уникальное взаимопроникновение военного и церковного аскетизма, разумеется, было не только не близко ремесленнику или крестьянину, но и вообще им не понятно, хотя они тоже были добрыми христианами, но Христос хотел от них другого. В итоге рыцарь только с рыцарем мог разговаривать на одном языке. И это осознание рыцарями своей исключительности вовсе не обязательно порождало в них высокомерие по отношению к другим сословиям. Настоящий рыцарь, как хороший христианин, всегда понимал, что Бог любит всех, и каждый, занимаясь своим делом, служит Богу. И крестьяне, и ремесленники, тоже исключительны в своем смысле, потому что занимают свои этажи в архитектуре Церкви.