Н. Денисов - Огненный крест

Шел я медленно, не оборачиваясь. В сознании стояла теперь только одна дума: «А если солдат заметил моё «общение», с военнопленным, а потом обыскал его?.. И тогда солдат вправе выстрелить мне в спину!»

Несколько дней, как ни старался я найти возможность приблизиться к пленным красноармейцам, ничего не выходило. Не было слышно и о каких-то побегах из лагеря. Такое бы событие получило, конечно, громкую огласку. И вот однажды, меня тихонько окликнул знакомый голос. Захаров! Николай! Не останавливаясь, проходя торопливо, он отчетливо сказал:

– Всё нормально!

Хорошо, стало быть. Задуманное получалось у моих друзей. А порядки-то в лагере всё ужесточались. Немцы нервничали. Советские армии приближались. Канонада боев гремела днём и ночью. Я понимал, что пленные красноармейцы надеются на скорое освобождение, и не удивился, когда во время работ на стройке ко мне подошел еще один знакомый из красноармейцев. Охранников близко не было. И мой приятель говорил «открытым текстом»:

– Георгий, у нас есть люди, которые знают немецкий язык. Когда ты покупаешь газеты для себя, купи и для нас. Прячь их в каком-нибудь месте, при случае сообщи – где.

Конечно, и в немецких газетах, и при военной цензуре, можно было почерпнуть информацию о том, как идёт война, какая обстановка в мире и в ближних пределах. И я делал все, как просили меня русские соотечественники. Соблюдая крайнюю осторожность, естественно. Однажды пренебрег этой осторожностью. И тут же поплатился.

Увидев одного из русских пленных, который шел мне навстречу, решил просто передать ему газету. Едва он, пленный, протянул руку, как к моей груди приставили ствол ружья. Солдат СС уже держал палец на спусковом крючке. Солдат сказал:

– Тебе разве неизвестно, что запрещено давать газеты пленным?!

Собрав всё спокойствие в груди, я попытался разыграть и наивного, и в то же время сердобольного человека, стараясь вызвать у стражника сочувствие, как мне однажды удалось при проносе бревна для топки нашей печурки:

– Да, конечно... Но вы же знаете, что мы получаем папиросы, а они не получают. Из старых газет и сухой травы они делают себе цигарки... Посмотрите на число газеты, она же старая!

Играл я на последнюю карту. Если эсэсовец присмотрится и увидит, что число на газете сегодняшнее... Да, я внаглую играл ва-банк. И, похоже, выигрывал! Решительно вырвал газету из рук пленного, развернул её перед эсэсовцем:

– Видите! Совсем старый номер!

В немецкой армии не было неграмотных солдат. И я до сих пор не знаю, что «увидел» в развернутой перед ним венской «Цайтунг» эсэсовец, запомнил лишь его глухой и успокоенный голос:

– Да, если газета старая, можешь дать её пленному!

Немецкий солдат строго держался установленного порядка: старую этим порядком – разрешалось!..

О, предсказательница моей судьбы!

Телефонист из СССР, что жил в нашей комнате, сказал мне:

– Начали сжигать евреев.

Еврейский лагерь находился неподалёку. И мы иногда видели бедолаг, когда их вели колонной на строительство. Под ружьями. Всегда они работали отдельно и на большом расстоянии от нас. Худые, в невообразимых лохмотьях. Они тоже, как красноармейцы, водили своих больных на работы. Близко к лагерю евреев стражники немецкие никого не подпускали.

– Как – жгут евреев? Откуда тебе известно?

– Я был на фронте, – продолжал телефонист, – хорошо запомнил запах горелого человеческого мяса... А тут я недавно тянул провод неподалеку от еврейского лагеря... Сжигают в печах. Может, на кострах? Но точно – пахло горелым человеческим мясом...

Утром, выйдя из нашего барака, я заметил большое движение в лагере советских военнопленных. Вооруженные охранники строили пленных в колонны и, похоже, собирались их куда-то уводить.

Я подошел к проволочному забору, чтоб попрощаться с соотечественниками. Знакомые махали мне рукой, некоторые, покинув строй, подходили к забору. И немцы, орудуя прикладами ружей, загоняли их обратно в колонны. В какой-то момент я увидел красноармейца, для которого достал лекарство, и крикнул ему:

– Сейчас я принесу твои снадобья!

– Уже не успеешь! – раздалось в ответ.

Но я все же побежал в барак, ринулся в своё утлое жилище, схватил посудину, где хранил медикаменты, нашел нужное для этого земляка. Чтоб убедиться – то ль лекарство понесу больному, развернул бумажную упаковку. Это был порошок. Как так вышло, не пойму, но второпях, при повторном свертывании бумажной упаковки, несколько «порошинок» лекарства попали мне в глаз. И будто огнем обдало слизистую оболочку, веки. Побежал в умывальнику, долго плескал водой в лицо. Но жжение не проходило. Глянул в зеркало: глаз пылал краснотой.

Когда выбежал на улицу, зона советских военнопленных была пуста. Расстроился – не успел... Эх, не успел!

В амбулатории врач повторно промыл глаз, дал какие-то капли и сказал, что я не должен ходить на строительство, а лежать непременно три дня в кровати, затем явиться на осмотр. Получил я от врача и удостоверение временно освобожденного от всяких наружных работ.

Лежал в кровати и думал: «Пленных красноармейцев куда-то отправили в неизвестном направлении! А что будет с нами, с другими (не пленными) лагерниками?.. Конечно, немцы просто так нас не покинут, «почтят» своим вниманием, как требует германский порядок. Его, похоже, немцы будут блюсти до последнего предела.

И верно, в десять утра лагерное радио оповестило, что все оставшиеся рабочие должны идти на железнодорожную станцию, чтоб ехать в Вену – на сооружение оборонительной линии от наступающих неприятельских войск.

Итак, второго апреля 1945 года я покинул лагерь. Врачебное удостоверение о моей болезни и освобождении «от наружных работ» спасло меня от этих опасных занятий на последней линии немецкого сопротивления – под снарядами и бомбами. Конечно, по прибытии в Вену мне пришлось показать документ сопровождавшему поезд немецкому военному начальнику. И он мне «предписал» быть пока свободным. С этим «пока» я успел съездить к брату в Штрасхоф, а когда вернулся, врач, осмотрев мой глаз, дал освобождение от работы еще на пятнадцать дней.

Эти дни стали решающими в повороте моей судьбы.

Шеф моего брата Константина в железнодорожном управлении, предполагая, что Вена будет занята Красной Армией, посоветовал брату и его семье перебраться в ту часть Германии, которая будет занята американцами, французами или англичанами, мол, это надёжнее! Шеф имел запросы из Мюнхена и из Инсбрука о присылке туда специалиста – инженера-электрика, каковым и был мой брат. Так получил он перевод в железнодорожное управление Мюнхена. Оставалось заиметь особое распоряжение от городского управления. Повезло и здесь. В общий список, нарушив немецкий порядок, включили и моё имя.