Н. Денисов - Огненный крест

Но жизнь продолжалась. Кажется, я совсем перестал вспоминать о предсказаниях сербской прорицательницы. Основное, что обещала мне эта женщина, совершилось так, как она и предрекла мне в том неспокойном Белграде – тогда, в самом начале жестокой мировой бойни. Она ведь говорила и о том, что я «получу новое счастье в неведомой мне стране, где окажусь после испытаний грозового времени войны».

Помнилось и это её пророчество.

И вот я познакомился с одной барышней, когда она на исходе местного календарного лета 1954 года приехала на Хунко отдохнуть в дни своего отпуска в доме знакомых. А дом этот находился как раз напротив канцелярии, где я работал... Было утро двадцать первого августа. Она зашла в канцелярию и попросила разрешения позвонить по телефону. Конечно, я потом понял, размышляя, что у нас с первого того момента возникла обоюдная симпатия. И разговоры по телефону барышни этой были ежедневными. И мы за эти дни познакомились ближе.

Её звали Мирта, фамилия Бланко Хардин – в переводе на русский язык это означало Белый Сад. Мирта была детским врачом и жила с родителями в Каракасе. Когда я вскоре после отпуска Мирты приехал в Каракас, познакомился и с её семьей. Наши встречи участились. И семнадцатого февраля 1955 года мы вступили в гражданский брак. А на следующий день в храме Святого Николая на Лос Дос Каминос мы обвенчались. Это был второй мой (после Югославии) брак, и в свадебном путешествии на остров Барбадос, куда мы вскоре отправились с Миртой, мне счастливо вспоминалась белградская прорицательница...

К рассказанному остается добавить повествование о некоторых моментах нашей жизни в южно американском далеке, куда негаданно, а где-то и в самом деле по Высшей воле, занесла нас судьба белоэмигрантов, для которых была утрачена сначала первая родная страна, а затем и вторая, приютившая нас, дружественная русским, Сербия.

В 1956 году родился наш первенец, потом в промежутках нескольких лет появились и остальные дети. У них уже была иная и своя дорога – по жизни...

Благополучно сложилась и судьба племянника, племянниц, детей брата Константина: старший, Борис, стал инженером геологом, Вера художницей, Татьяна коммерческой секретаршей. Они основали свои семьи и украсили их своим потомством...

Второго июля 1966 года из США пришла печальная весть о внезапной кончине в семидесятилетнем возрасте брата Иоанна.

Большое горе случилось в нашем семействе. Да разве только мы горевали? Повторюсь: для воцерковлённых людей всего мира он был глубоко почитаемым служителем православной церкви. Свидетельств тому немало, в том числе и в книгах, вышедших позднее в разных странах.

Деятельность Блаженного Иоанна в Югославии, Китае, на Филиппинских островах, в Западной Европе и США, как писали потом сподвижники архиепископа Иоанна, «оставили глубокий след в сердцах его учеников, его прихожан и тех, кому он помогал в тяжелые моменты их жизни, независимо от их вероисповедания, национальности, расы»

В ноябре 1983 года мы вновь побывали в США, в Сан-Франциско, навестили Дом Святого Тихона Задонского, где жил в последние годы наш брат, посетили вместе с русскими друзьями, проживающими в США, великолепный Кафедральный Собор, под алтарём которого находится усыпальница брата, архиепископа Иоанна. И в который уж раз, стоя в этой усыпальнице, я вспоминал нашу жизнь, начиная с детского возраста. Он всегда был для нас не только старшим братом, но и наставником, помощником и лучшим другом.

Конечно же, его, моего брата, ныне Святого Иоанна, имела ввиду сербская предсказательница, когда говорила мне: «В течение войны Вы будете много раз в очень опасных положениях, на миллиметры от смерти. Но есть один очень близкий Вам человек, который находится очень далеко, но который днём и ночью молится Богу о Вас, и это спасёт Вас от всех опасностей, в которых вы будете находиться. Вы не получите ни одной царапины от войны».

Мне хотелось бы послать этой сербской женщине-прорицательнице слова глубокого уважения и благодарности, узнать о ней и её близких. К сожалению, в бурные годы войны и в последующие годы я забыл её имя и адрес.

В этой церковной ограде в новом районе Каракаса – свой особый, я бы сказал, не присущий большому латиноамериканскому городу, простёртому среди горных возвышений и долин, русский дух. Даже уже знакомые по неоднократным посещениям церкви, но неизвестные по названию кусты с широкими листьями, напоминающие мощные стебли ухоженной кукурузы, даже эта простая, покрашенная в синий цвет, скамейка – под четой вполне узнаваемых пальм – видятся чуть ли не свойскими, а точней, веющими уютом и простотой какого-нибудь российского районного, дореволюционно-уездного, как в бунинских тёплых повестях, городка.

Это уже знакомая и читателям моим ограда церкви Святого Николая на Лос Дос Каминос.

Хорошо побеленные наружные стены самой церкви, овальные окна с привычной в Каракасе железной обрешеткой – заслоном от лихих людей. И, конечно, распахнутые в жару тропического воскресного полдня врата, и – «всевидящее око» над ними. То есть весь синекупольный монолит храма, с ведущими сейчас в нём службу – всё тем же энергичным отцом Павлом, достаточно ветхим дьячком и мальчиком (кажется, он зовется служкой), занимает основную часть этой ограды. Пахнет зеленью, разогретым асфальтом, выхлопами пробегающих возле церковной ограды автомобилей. Но на эти мелочи, как на несущественное, сознание не реагирует, поскольку опять весь я в уютной атмосфере происходящего в небольшом церковном дворике и внутри храма, где возжигают свечки и пахнет ладаном, а под купол вознесены нарисованные лики святых православных подвижников, среди них, тоже в сияющем нимбе, лик Святого Иоанна Тобольского; попробую отважиться сказать – и моего земляка сибирского.

К месту б сейчас услышать райские трели птах. Но птиц, достойных настроения, не слышно. Лишь иногда прокричат попугаи, вороньему лёту которых над улицами не перестаю дивиться. И снова тихо. Лишь из церкви доносится характерный голос священника, тягучее «подпевание» дьячка-старичка и негромкие, но выразительные голоса подхватывающих это пение прихожан.

Но прихожан по-прежнему немного. Они, так мне чудится – не очень просвещенному в церковных порядках человеку, приходят-выходят как-то вольно, свободно, достояв или не достояв до конца службы. Дамы в нарядных платьях, мужчины чаще всего в пиджаках и при галстуках, совсем, кажется, не обременяющих их при жаре, этом полдневном пекле, мысли о которых волей-неволей не оставляют меня, хотя тоже тщусь не реагировать на это приэкваторное солнышко-светило ...

Выходит из врат старичок дьячок, дергает веревку, одним концом привязанную за укрепленный в асфальте у стены железный штырь. Другой конец этой простой верёвки привязан к языку небольшого колокола, который не звонит в привычном представлении, а, закрепленный к побеленной стене на высоте нескольких метров от земли, глухо исторгает «тупые» звуки, как бы стесненные и притомленные на долгой жаре, что не убывает в этих широтах ни зимой, ни летом.