Михаил Делягин - Светочи тьмы: Физиология либерального клана. От Гайдара и Березовского до Собчак и Навального

Разумеется, Познер и представить себе не мог подобной местечковой озлобленной мании величия, воспринимаемой ее носителями как неотъемлемая часть приобщенности к Европе.

А в 2014 году, уже в разгар гражданской войны на Украине, рассуждавший до того о «плешивом мальчике, который хочет в историю» Познер в свойственной ему мягкой манере заявил: «Не думаю, что правильно… полагать, что за происходящее на юго–востоке… отвечает Путин или русские… Мы не можем говорить о серьезном российском военном присутствии, потому что, если бы оно было… для украинской армии все бы закончилось».

Это вызвало шок среди российских либералов, — и они начали проклинать и «люто, бешено ненавидеть» Познера как изменника святому для них делу русофобии.

Хотя тот, скорее всего, всего лишь пытался обеспечить привычную для него видимость объективности или продемонстрировать лояльность российским властям для сохранения привычных источников доходов.

Больше всего потрясает в Познере, — вероятно, по контрасту с тщательно выстраиваемым им образом умудренного жизненным опытом, взвешенного и отстраненно объективного патриарха, — готовность полностью игнорировать реальность.

Автор, помнится, впервые испытал этот шок на одной из конференций в середине «нулевых», на которой Познер объяснял беды России тем, что в российском паспорте указывают национальность его обладателя. Помимо очевидного отсутствия связи между этими явлениями Познер не мог не знать, что в российском паспорте, в отличие от советского (а с момента распада СССР к тому времени прошло более 12 лет), национальность не указывается.

Однако для красного словца можно сказануть не такое: «пипл схавает».

Когда надо, Познер «на голубом глазу» заявляет: «Я родился в СССР, для меня это хоть какая–то, но родина», — хотя родился, как известно, в Париже, и долго не мог простить отцу того, что ввез его на эту «родину» в уже вполне сознательном возрасте.

Весной прошлого года, обвиняя российские медиа в том, что они не дают выражать расходящиеся с официальной позицией мнения (хотя ведущий передачу на Первом канале не мог не знать, что это ложь, — хотя бы на собственном опыте), Познер предусмотрительно указывал, что «в последнее время почти не смотрел три наших главных телеканала» и потому, возможно, ошибается, — и, если ошибается, «конечно же», готов извиниться.

Однако той же весной тот же Познер, выступая на заседании президентского Совета по правам человека, заявил строго противоположное: «я внимательно смотрю программы, имеющие отношение к общественно–политической тематике, на «Первом канале», на Втором, на НТВ».

Это создает ощущение, что для Познера, как и Для других либеральных пропагандистов рангом пониже, понятия «правда» не существует в принципе: они говорят то, что им выгодно, — и просто не интересуются, соответствуют ли их заявления истине.

Важной для Познера темой (возможно, и потому, что он был крещен по католическому обряду) является обличение православия, которое он называет «темной и закрытой религией»: «одна из величайших трагедий для России — принятие православия… Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России».

Нападки на православие, с которым неразрывно связан огромный пласт истории нашей страны и формирование русского национального характера, органично сочетаются с призывами к легализации наркотиков — причем не только «легких», но и «тяжелых»: мол, если любой наркотик можно будет купить в аптеке за гроши, их никто и не будет покупать. Главное — «выбить из–под ног наркомафии экономический фундамент», и тогда всеобщая доступность наркотиков почему–то обеспечит снижение их потребления. При этом Познер сам описывает, что наркомафия «подсаживает» людей на потребление наркотиков именно тем самым способом, который он настойчиво рекламирует: бесплатным их предоставлением!

Полное игнорирование реальности (периодические вспышки потребления синтетических наркотиков вызываются именно общедоступностью их компонентов и попаданием к широкой общественности простых рецептов их приготовления) дополняется особенно настойчивым требованием «конечно же» легализовать марихуану, «от которой никакой беды вообще нет», — недаром же она рассматривается наркомафией как «переходная ступень» к потреблению тяжелых наркотиков.

При этом Познер изумительно умеет устраиваться в жизни и обеспечивать себе максимум комфорта. Так, он регулярно встречает новогодние праздники на карибском курорте для миллионеров Сен — Бартс — причем настолько хорошо выбрал себе место на этом курорте, что через некоторое время Абрамович построил там свой дом (и Познер был сфотографирован папарацци в его компании).

Его отношение к людям (не к русским, а именно к людям как таковым), насколько помнится, весьма внятно выражает рассказанная им с плохо скрываемым восторгом и преклонением история о том, как его родители отказали какому–то знакомому от дома просто потому, что он оставлял отпечатки жирных губ на бокале, из которого пил вино.

Значимые черты характера этого человека, его достоинства и недостатки никого в принципе не интересовали: он оказался недостаточно комфортен, причем, на наш современный взгляд, в сущей мелочи, — и отношения с ним были прекращены.

Для собственного удобства.

Другой случай прекращения отношений связан с переизданием в России своей автобиографии «Прощание с иллюзиями», имевшей успех в США в 1990 году. Познер дополнил ее главой о Сергее Михалкове, смешав того с грязью: «писатель средненький, но выдающийся оппортунист, человек, презираемый всеми мне знакомыми представителями советской интеллигенции, человек, щедро награжденный властью за полное отсутствие каких бы то ни было принципов — кроме принципиального прислуживания власть предержащим. Михалков клеймил Пастернака, Солженицына и Сахарова…»

При этом Познер, ссылаясь на Маршака, рассказал, что подлинным автором знаменитого «Дяди Степы» был именно он, полностью переписавший в свое время детское стихотворение тогда мало кому известного Михалкова.

Сын последнего, Андрей Кончаловский, более полувека поддерживавший приятельские отношения с Познером, после этого порвал их, справедливо удивившись: «Почему Познер дописал главу о Сергее Михалкове, когда того уже не стало? Ведь эта книга… вышла 18 лет назад в Америке, когда мой отец был жив и мог ему ответить».

Возможно, причина именно в страхе ответа весьма влиятельного в 1990 году в мире советской культуры автора всех трех (тогда еще двух) вариантов гимна нашей страны, возможно — в необходимости дождаться смерти последнего свидетеля истории с авторством «Дяди Степы», а возможно — понимание неизбежности скандала, привлекающего внимание к книге и обеспечивающего ее продажу.