Отто Лацис - Термидор считать брюмером... : история одной поправки

Признать наличие объективных требований к плану и к тем, кто планирует, значило для Сталина лишить себя возможности под видом планирования издавать директивы помпадурского свойства. Между тем этот прием, послуживший в конце 20‑х годов средством захвата им власти, в дальнейшем стал целью, стал одним из главных проявлений этой власти. Трудно сказать, на какой стадии сталинское планирование причинило больший ущерб — в первой пятилетке, когда он занялся ускорительством, или после войны, когда на склоне лет он выдавал планы, прямо тормозящие развитие экономики. В знаменитой предвыборной речи 1946 года он заявил, что для того, чтобы иметь «гарантию от всяких случайностей», надо производить 50 миллионов тонн чугуна в год, 60 миллионов тонн стали, 500 миллионов тонн угля и 60 миллионов тонн нефти, на что уйдет, по его мнению, три–четыре пятилетки. Через три пятилетки, в 1960 году, было произведено 46,7 миллиона тонн чугуна, 65,3 миллиона тонн стали, 509,6 миллиона тонн угля, 147,9 миллиона тонн нефти — и никто не считал это гарантией от всех случайностей. Не столь велик был количественный просчет Сталина, сколь качественный, принципиальный просчет. Как и двадцать лет назад, он требовал побольше угля и чугуна, а нужно было гораздо больше нефти, гораздо важнее названных им отраслей становились неназванные — энергетика и химия, а еще важнее — преследуемые и гонимые: кибернетика и, в другой области, генетика. Перст вождя стал указывать не вперед, а назад, и в этом тоже была своя закономерность — закономерность развития произвола, поименованного впоследствии субъективизмом.

Интересно, что даже такой внешне решительный критик Сталина, как Джилас, в молодости один из лидеров Союза коммунистов Югославии, а в зрелые годы враг его, в своем нашумевшем некогда «Новом классе» смотрит на события сквозь сталинские очки, только перевернув их. Сталин объявлял себя продолжателем дела Маркса и Ленина, утверждая, что плоды его трудов прекрасны. Джилас безоговорочно изображает Сталина продолжателем дела Маркса и Ленина, утверждая, что плоды их общих трудов ужасны. На самом же деле плоды сталинской деятельности ужасны постольку, поскольку Сталин предал дело Маркса и Ленина.

По Джиласу, сталинская бюрократия выросла из дореволюционной ленинской партии, и большевики–подпольщики были основой этой бюрократии. Джилас даже не считает нужным сделать какие–либо оговорки по поводу того, что основная масса большевиков–подпольщиков стала жертвой сталинского террора. И главной целью уничтожения людей было уничтожение идеи, носителями которой они были (или могли стать), уничтожение прежней политической тенденции и закрепление новой.

Попробуем подвести итог этому уничтожению идей. Ленин, осмысливая опыт революции, прошел путь от утверждения, что «социализм есть не что иное, как государственно–капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией» [3] В. И. Л е н и н. Полное собрание сочинений, том 34, стр.192. (1917 год), до великой мысли, что социализм есть «строй цивилизованных кооператоров» [4] 'Там же, том 45, стр.373. (1923 год). Разница между государственной (пусть не капиталистической) монополией и строем кооператоров понятна без объяснений. Сталин же довел государственную монополию до степени бюрократической диктатуры, опирающейся на безграничный террор. Ленин добился разработки идеи рабочей демократии в партии и величайшей революционной силой считал демократическую власть трудящихся, осуществляемую через Советы. Сталин уничтожил и власть Советов в ленинском понимании, и партийную демократию. Ленин видел столбовую дорогу мировой революции в единении всех антиимпериалистических сил. Сталин «левым» сектантством ослабил рабочее движение в час решающей схватки с фашизмом. (В 1929 году даже в Болгарии, где фашистскую диктатуру знали не понаслышке, на волне повсеместной борьбы с «правым уклоном» Димитрова и Коларова третировали как «правых» за их политику единого фронта.) Можно продолжить этот перечень, упомянув экономические отношения, национальную политику и многое другое. Но достаточно и этого, чтобы убедиться: Сталин не просто устранял соперников в борьбе за личную власть, но добивался этого с помощью радикального политического переворота.

Конечно, в дальнейшем, сделав главное — захватив власть, — он применял на практике многие элементы не своей, а ленинской политики. Отчасти этого требовали соображения маскировки, ибо факт переворота, совершенного в 1928–1930 годах, был семейной тайной, которая скрывалась даже более тщательно, чем подлинный характер борьбы с «врагами народа» в 1937 году. Отчасти сказывались соображения чисто прагматические. Так, отказ от чрезмерных плановых темпов во второй пятилетке был вызван слишком очевидным разрушительным действием ускорительства на народное хозяйство.

Иногда у Сталина оказывались руки коротки сломать то, что он хотел бы сломать. Так было с колхозами. Палками загоняя туда крестьян, он думал, что создает маршевые роты, которыми легко будет командовать. Он не предвидел, какие внутренние силы таит в себе демократическая организация, которая сама распределяет прибавочный продукт и сама избирает своих руководителей. Только увидев колхозы в деле, Сталин понял, что форсировал рождение силы, не подвластной ему. И возненавидел колхозы лютой ненавистью, которую пронес до последнего своего сочинения, где объявил их «низшей формой» за меньшую способность подчиняться команде. Всю жизнь Сталин душил колхозы как только мог и больше всего — голодом.

Сталинизм не смог стать единственной, всеохватывающей нормой советской жизни, но Сталин в этом не повинен. Он–то старался. Сталин паразитировал на социалистической революции — вот откуда иллюзия единства этих противоположных начал. Сталинизм и революция всегда шли рядом, «обнявшись крепче двух друзей» — кто кого задушит. Прочность иллюзии единства наглядно демонстрирует тот же Джилас в другой своей книге. «Новый класс» написан вскоре после смерти Сталина — сразу можно было и не разобраться. «Встречи со Сталиным» вышли несколькими годами позже, было время и подумать, и документы изучить. Джилас лишь углубил заблуждение. У него Сталин «построил социализм», защищал идеи коммунизма, сделал отсталую Россию индустриальной. Строил и развивал, а не ломал и тормозил развитие — вот как, оказывается. Прямо некрасовский разговор в вагоне: «Кто строил эту дорогу? — Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька». А по бокам–то всё косточки русские…

По Джиласу, Сталин — «монстр», крупнейший преступник всех прошлых и даже будущих времен. И в то же время он призывает «быть справедливым» к Сталину: оказывается, только по–сталински можно было решать стоявшие перед страной задачи, только так можно было ею руководить, только Сталин мог с этим справиться, и он был при этом непревзойденным государственным деятелем своего времени, самым значительным после Ленина. Здесь ярый противник Сталина заговорил вдруг языком самых заядлых его защитников.