Литературная Газета - Литературная Газета 6553 ( № 20 2016)

Таким вот неожиданным путем Ренэ Герра попал в специфическую атмосферу русского эмигрантского дома. Обратимся к его воспоминаниям: «Глава семьи, бывший подпоручик царской, а позже Белой армии, работал реставратором мебели из красного дерева. В дом часто приходили царские офицеры, и меня всегда поражали их выправка и достоинство, с которым они держались. На стенах висели иконы. Это был другой мир…»

В этом доме Ренэ Герра обратил внимание на одну поразительную национальную особенность, присущую не только бывшим царским офицерам, но и всей интеллектуальной части первой русской эмиграции – развитое творческое начало. В этой среде не была утрачена традиция усиленного умственного и духовного общения. Действительно, за рубежом оказался цвет нации, лучшие люди России. Перед уходом в вечность они, оболганные и униженные, по воспоминаниям Ренэ Герра, пытались донести будущим поколениям россиян, освободившимся от коммунистической утопии, «правду о событиях, лично ими пережитых: об октябрьском перевороте, о Белом движении, о Гражданской войне». Они видели в этом свой священный долг и более того – единственный смысл их угасающей жизни на чужбине.

Я вспоминаю посещение с Ренэ Герра могил русских людей, закончивших свои дни вдали от Родины – погост Сент-Женевьев-де-Буа в предместье Парижа и Николаевское кладбище (Кокад) в Ницце. Сколько здесь дорогих русскому сердцу могил! Еще до этого медленного хождения от могилы к могиле я смутно догадывался о том, насколько близки были моему другу эти люди якобы «вчерашнего дня». Но я и предположить не мог, насколько много он знает о каждом из них, об их творчестве, о событиях их жизни, об отношениях между ними! Я убежден, что у Ренэ Герра нет соперников в тех познаниях о Зарубежной России, какими он обладает. Мне вдруг стало стыдно, что я без зазрения совести, интереса и любопытства ради, эксплуатирую его волшебный дар рассказчика, его умение оживлять в разговоре людей, ушедших в мир иной, и живописно восстанавливать в деталях события минувшего времени.

Тогда-то я понял, что постепенная утрата тех, кого он знал лично, с кем общался годами, эта нескончаемая череда потерь моих соотечественников – для него всякий раз была тяжелым испытанием. Проверкой силы его духа. Словно ослабевал образованный этими русскими страстотерпцами магический круг, в центре которого, как у Гоголя в «Вие», стоял он и за который не могла до поры, до времени ступить всякая нечисть.

Он слился душой со своими защитниками – людьми из старой России. Закалился в баталиях за их честь. Намного позднее он увидел, на какие подлости и обманы способны многие его французские коллеги-русисты (как правило, левых убеждений), насочинявшие о них и о нем невесть знает что и в себе самих годами разжигающие к ним и к нему классовую, какую-то утробную ненависть. К сожалению, они сумели передать это чувство неприязни и агрессивной зависти к Ренэ Герра некоторым из моих соотечественников.

Однако вернемся к первым шагам Ренэ Герра по дороге к русскому миру.

Целый год юноша погружался в изучение русского языка и немало преуспел в его освоении. Тут пришло самое время воздать дань уважения другой русской женщине, открывшей Ренэ Герра многое из того лучшего, что существовало в дореволюционной России, – преподавательнице и поэтессе Екатерине Леонидовне Таубер. Она была для него больше чем просто учительница русского языка и литературы, приобщившая его к чтению книг и сборников стихотворений русских эмигрантов. Больше чем достойная собеседница. Больше чем обладательница абсолютного поэтического слуха. Она стала для него не чем иным, как духовной матерью, сосредоточием душевного тепла. Она знала и чувствовала, в чем он нуждается как стремительно и динамично развивающаяся личность. До сих пор Ренэ Герра вспоминает ее декламацию стихов Блока, Ахматовой, Ходасевича, Бунина… Тогда он и представить себе не мог, что пройдут годы, он крепко сдружится с замечательными поэтами: Ириной Одоевцевой, Георгием Адамовичем, Юрием Терапиано, Галиной Кузнецовой, Лариссой Андерсен, Лидией Червинской, Анатолием Величковским, Игорем Чинновым, Юрием Иваском, Дмитрием Кленовским, Иваном Елагиным, Ольгой Анстей. Они открыли ему поэтический мир Зарубежной России. Как признается в своей книге Ренэ Герра, сорок лет назад он был единственным западным славистом, «который читал книги и сборники стихотворений русских эмигрантов, изданные с 1945 года сначала в Германии, а потом в США».

А тогда он, молодой и любознательный, просто окунулся с головой в простодушную, уютную и вместе с тем утонченно-культурную жизнь обитателей русской колонии на Лазурном берегу. Его привлекала доверительная и благожелательная атмосфера долгих чаепитий с рассуждениями и спорами на различные культурно-исторические темы. Но куда больше его завораживали праздничные застолья. Обратимся к воспоминаниям Ренэ Герра: «..запоями в среде русских эмигрантов никто не страдал, я ни о чем подобном не слышал. Это всегда было застолье – особенно по праздникам – в добрых домашних традициях, с традиционными русскими блюдами: пирожки с капустой или с мясом, винегрет, селедка под шубой, салат оливье, пельмени, кутья, пасха и, конечно, кулич… Не было того, что появилось в те же годы в Советском Союзе – с уплотнением квартир и появлением чудовищных коммуналок. Коммунальное пьянство, разгулы, драки, рукоприкладство – особенно после водки… Здесь, в абсолютно другой среде людей с определенными моральными устоями, такое было исключено».

Юноша-француз легко вписался в среду русских эмигрантов. Ведь ее составляли люди с духовными интересами, интеллигентные по существу своему, дорожившие репутацией и обладающие чувством собственного достоинства. С какого-то времени Ренэ Герра стал постоянно посещать Русскую Православную церковь. Ведь как он точно определил, «стержень русскости в рассеянии – безусловно, церковь».

Началось его необратимое перевоплощение в русского человека. Но все это еще было только прелюдией к его многолетней русской Одиссее.

Приобщение к хранителям огня

С чем сравнить удивление Ренэ Герра, когда в своих снах он заговорил

по-русски? Он услышал свою русскую речь со стороны, словно это говорил кто-то другой его ломающимся мальчишеским голосом. Это было так чудесно и неожиданно, что он проснулся. Еще через несколько лет, беседуя с Константином Ивановичем Старовым, мужем Екатерины Леонидовны Таубер, он неожиданно обнаружил, что уже и мыслит по-русски.

Ренэ Герра слыл пылким и непоседливым юношей, но за чтением русских книг он словно прилипал к стулу и от всего постороннего отстранялся. Как он сам замечает в своей книге «О русских – по-русски», самым читаемым и больше других переводимым русским автором во Франции еще с дореволюционных времен считался Дмитрий Мережковский. Но нельзя сказать, что это был его любимый писатель. Его кумирами стали и остаются до сих пор четыре русских прозаика, создавшие именно в эмиграции непревзойденные шедевры: Иван Алексеевич Бунин, Борис Константинович Зайцев, Иван Сергеевич Шмелев и Алексей Михайлович Ремизов. С Буниным, Шмелевым и Ремизовым он, естественно, по своему малолетству общаться не мог. Иван Алексеевич к моменту рождения будущего знаменитого слависта уже не жил по соседству в Грассе, а умер великий писатель, когда Ренэ Герра исполнилось семь лет. Виллу «Бельведер», снимаемую когда-то Буниным, увлекшийся Россией юноша, посещал многократно, но уже как мемориальное место. А вот с Зайцевым он познакомился уже в Париже, в свою студенческую пору. У него с ним завязались самые теплые дружественные отношения, и несколько лет он был его секретарем.