Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Они пересылались в Москву, где с ними работали дальше. Надо полагать, вербовка швейцарского гражданина воспринималась как успех разведки, и отец получал за это определенное вознаграждение.

Лёв, ты чего?

Да ничего, не любо не слушай. Так вот, в 1987 швейцарца арестовали и предъявили ему обвинение в шпионаже; разразился дипломатический скандал, отца выслали из страны. Москве пришлось прибегнуть к симметричному ответу, из швейцарского посольства был выслан один из секретарей. В ходе разбирательства выяснилось, что хотя К. М., действительно, сотрудничал с советской разведкой и получал за это деньги, информация, которой он снабжал органы, ни в каком виде не подпадает под определение государственной тайны. После двух месяцев заключения «агент» вышел на свободу за отсутствием состава преступления и был реабилитирован.

Отец никогда не посвящал меня в детали своей работы, и поэтому я не имел ни малейшего представления о том, почему в какой-то момент его перевели из Базеля в Москву. Много лет спустя, разбирая его бумаги, я наткнулся на список тем, показавшийся мне крайне причудливым.

Разумеется, я заинтересовался, кто такой этот Великовский, за сведения о научных представлениях которого КГБ расплачивалась валютой. Выяснилось, что теория его сводилась вот к чему. История – неправильная, и связано это с воздействием на Землю небесных тел, с катастрофой. Человечество пережило травму, которую пытается забыть, запихнуть в дальний угол сознания, – однако вследствие того, что некое воспоминание о травме все же остается, возникает невроз – реализуемый как насилие, войны, революции и проч. Человечество больно, с ним должен работать психоаналитик.

Надо сказать, я был удивлен, что кто-то мог всерьез воспринимать подобную чушь.

Зная, что окажусь, по личным делам, в Базеле, я подумал, а почему бы мне не разыскать того швейцарца – вдруг он жив и расскажет мне что-то интересное. Сейчас все легко. К. М. оказался 83-летним стариком с трясущимися руками – и вполне ясным умом, если вас не смущает смысл того, о чем он говорит. Я не стал говорить ему, что я сын того самого В. В., которому тридцать лет назад он рассказывал о горячей атмосфере Венеры.

Мы поговорили с ним о политической подоплеке советской миссии – построить на этой возможно обитаемой планете идеальную коммунистическую цивилизацию.

Время от времени К. М. – разговор происходил у него в квартире – отлучался куда-то буквально на несколько секунд – и возвращался с несколько более озабоченным, задумчивым лицом; я видел, что он заглядывает куда-то в кладовку. Что там у вас? – наконец, решился я спросить. Он посмотрел на меня оценивающе – стоит ли доверять мне это знание – и, пожевав губами, пригласил меня пройти. Там находился некий прибор, подобие весов с четырьмя, что ли, колбочками; в каждой что-то происходило – и все это через сложное переплетение проводов было подключено к компьютеру, монитор выдавал осциллографию. – Это медь, ртуть, олово и свинец. Мой инструмент генерирует кривые, которые отражают изменения гравитационного поля. Каждый металл испытывает на себе действие соответствующей планеты. Ртуть – Меркурий, свинец – Сатурн… Я измеряю гравитацию. – Но ведь… Я немножко помнил – в пределах школьного курса – физику. – А зачем ее измерять? Зачем? – Он завороженно наблюдал за своими кривыми, как аквариумист за рыбками. – Затем, что гравитация – непостоянна.

Цифры, которыми он оперировал, быстро выветрились из головы, но я запомнил, что динозавры вымерли как раз из-за того, что при нынешней гравитации просто не могли сдвинуть свой собственный вес.

Ощущение, будто у Циолковского побывал: тот же тип одиночки-мечтателя; полтора часа беседы, однако ж, оказалось достаточно, чтобы понять, что отец, по-видимому, не слишком всерьез воспринимал свои должностные обязанности – раз соглашался тратить государственные деньги на подобного рода откровения. Мне, впрочем, показалось занятным, что любые, даже самые дикие идеи, способны быть заразительными – в научном смысле Великовский оказался бездетен в Америке, однако в Швейцарии его бациллы попали на благодатную почву. Старик подарил мне на прощание чашку с надписью Gravitation is Faster than Light, которая время от времени оказывает на мои губы термальное воздействие, напоминая о травмах космического происхождения.

Проглядывая сведения о Великовском, я задержался на фамилии Морозов, Николай Морозов; про него было сказано, что, не исключено, именно он дал толчок сомнениям Великовского в правильности традиционной истории – хотя сам Великовский никогда на Морозова не ссылался, то ли в надежде на то, что все равно никто в Америке про этого Морозова не раскопает, не то в самом деле не будучи знаком с его трудами.

Морозов, меж тем, оказался фигурой еще более удивительной, чем Великовский: с биографией, и какой. Член «Народной воли», отсидев двадцать шесть лет в Шлиссельбургской крепости за терроризм, он вышел оттуда с картиной мира – и хронологической таблицей, радикально отличающейся от той, что была предустановлена в головах всех прочих людей.

В 1919 – в разгар гражданской войны, интервенции и разрухи, Морозов умудрился убедить Ленина выделить денег на публикацию многотомника с неожиданным для советского книоиздания названием «Христос». Идеи ревизии истории не были приняты научным сообществом, но карьера самого Морозова складывалась в целом успешно – он стал директором собственного института; однако и на этом его приключения не закончились. Он успешно пережил тридцать седьмой год – возможно, его не тронули из-за возраста. В начале войны он оказался в Ленинграде; в ДЕВЯНОСТО ДВА года записался на курсы снайперов, добровольцем отправился на фронт и самолично подбил семь немецких танков. – Послушайте, но про Морозова – это ж явный бред из Википедии, вы что, всему вот так наивно верите? – Нет, но… Надо проверить, конечно. Так вот… Мне нравятся биографии необычных людей, и вот уже несколько лет я безуспешно пытался найти нового персонажа для своей книги. Вот он, наконец-то; впрочем, очень скоро мне пришлось закусить губу: среди прочего, в Википедии было написано, что Морозов – предтеча ладно там Великовского – а математика Фоменко, того самого, который „новая хронология“.

Я почувствовал горечь – ну вот, стоило проделать весь этот путь, чтобы уткнуться в ботинки человека, чье вызывающее брезгливые улыбки имя давно сделалось в научном мире синонимом шарлатанства, вульгарности и нелепости. Куликовская битва в Москве на Куличках, Батый – «батя», Мамай-«мамка», Дмитрий Донской – это Рамзес Второй, а Кострома – это Хорезм; все сфальсифицировано; как же, слыхали. Тем не менее, я не прекращал поиски какой-то странной идеи, произведенной в России.