Станислав Бышок - Украина после Евромайдана. Демократия под огнём

Тиморцы, перейдя в труднодоступных восточных районах к партизанской войне, продолжали вооруженное сопротивление. До конца 1976 г. 32-тысячные индонезийские войска в Восточном Тиморе понесли 10-тысячные потери в боях с уступавшими им по численности, вооружению и подготовке Тиморскими партизанами; по отдельным оценкам, оккупанты контролировали не более 20 % занятой территории. «Быстрой победоносной войны», на которую надеялись генералы в Джакарте, не получилось; полномасштабные боевые действия не прекращались до 1980 г. И даже после провозглашенной «нормализации» в 1980-х гг. индонезийское командование признавало, что отряды тиморских ополченцев — объявленные в официальных документах «бандами нарушителей безопасности» — существовали «во всех поселениях, всех селах, так же, как и в городах» [316].

Индонезийское правление было отмечено жестокостью и насилием. За время 27-летней оккупации были убиты от 100 до 250 тыс. человек (при общем населении во время вторжения около 600 тыс. человек), почти столько же стали беженцами.

Что же позволило индонезийскому диктатору беспрепятственно оккупировать независимое государство и начать физическое уничтожение его населения? То же, что десятилетием раньше позволило ему истребить огромное количество политических противников, преимущественно коммунистов, внутри собственной страны — молчание «мирового сообщества» и «зелёный свет» для репрессий со стороны Соединенных Штатов. Победа во Вьетнамской войне социалистического Севера вновь вызвала параноидальный страх в кругах американского истеблишмента: опасение «распространения коммунизма» в Азии сообразно «эффекту домино» побуждало правящие круги США к агрессивному противодействию любому более или менее радикальному национально-освободительному движению в регионе.

Поддержка на словах, предоставленная левой ирредентистской партии ФРЕТИЛИН, выступавшей за независимость Восточного Тимора, со стороны Китайской Народной Республики, была для Вашингтона достаточной, чтобы провозгласить тиморское национально-освободительное движение коммунистическим и санкционировать расправу над ним руками индонезийской военщины.

Крайне показательно, что в день вторжения индонезийский диктатор Сухарто встречался в Джакарте с президентом Джеральдом Фордом и госсекретарем Генри Киссинджером. Последний, лауреат Нобелевской премии мира, посоветовал индонезийскому диктатору «действовать быстро» в отношении Восточного Тимора [317].

Ещё за полгода до этого события, 5 июля 1975 г., эта же тройка джентльменов встречалась в Кэмп-Дэвиде; прошло как раз два месяца со дня окончательной победы коммунистов во Вьетнаме. Ещё тогда Сухарто заявлял по поводу Тимора, что все сторонники независимости «находятся под коммунистическим влиянием». Объявив восточнотиморских борцов за свободу «левоэкстремистской угрозой», главы государств одновременно сошлись на мысли, что камбоджийские «красные кхмеры» полностью устраивают их в качестве противовеса «советско-вьетнамскому экспансионизму» [318].

Геноцид, осуществленный индонезийской армией в Тиморе, был бы невозможен без постоянного поступления вооружения стоимостью свыше миллиарда долларов от «западных демократий» — Великобритании, Франции, Австралии и, конечно же, США. 90 % оружия, которое применялось индонезийскими силами во время вторжения, было произведено в США; американцы тренировали одиозные эскадроны смерти «Копассос», пользуясь богатым опытом подготовки ультраправых офицеров и парамилитарес в Центральной Америке [319]. А представитель США Даниэл Патрик Мойнихэн мог успешно блокировать в Совете Безопасности ООН попытки ввести санкции против агрессора (естественно, Совбез единогласно призвал Джакарту вывести войска из Восточного Тимора, но она могла держать их там

неограниченный срок под видом «добровольцев»; а уже через год США не дали ход попыткам мелких государств типа Гвинеи-Бисау или Исландии инициировать действия для обеспечения самоопределения народа Тимора-Лешти. Поэтому хотя Генеральная Ассамблея ООН и приняла предложенную Алжиром, Гайаной, Кубой и Сенегалом резолюцию, не признававшую оккупацию Восточного Тимора, ничего более существенного, чем церемониальное осуждение нарушения хунтой Сухарто международного права, международные организации не сделали.

Вдобавок, важный союзник США в регионе — Австралия (в лице премьеров Э.Г. Уитлема и Д.М. Фрезера) — также поддержал индонезийскую агрессию: Уитлем ещё в 1974 г. заявил на встрече с Сухарто, что «независимый Португальский Тимор был бы нежизнеспособным образованием и потенциальной угрозой стабильности в регионе» [320]. Уже после захвата Восточного Тимора индонезийцами Австралия стала единственным государством, которое официально (с 1978 г.) признавало эту аннексию. Наконец, австралийцы препятствовали деятельности Тиморского освободительного движения за границей — например, они закрыли независимую радиостанцию в Дарвине, тем самым лишив партизан из ФРЕТИЛИН единственного канала связи с внешним миром.

Геноцид начался уже в первые дни «яванской оккупации», как эти события восприняло многонациональное население острова. На второй день после захвата столицы Восточного Тимора Дили (8 декабря 1975 г.) националистически настроенные индонезийские военные расстреляли 500 китайцев — при том, что эта этническая группа, представляя основу городской торговой буржуазии, в массе своей не поддерживала ФРЕТИЛИН. Под конец оккупации, практически вся 20-тысячная китайская диаспора на Тиморе была уничтожена «расовыми воинами» индонезийской хунты.

В июне 1976 г. армия совершила бойню в лагере беженцев в западнотиморском Ламакнане: военные подожгли поселение, в котором находилось до 6 000 мужчин, женщин и детей, и принялись расстреливать всех, кто пытался вырваться из огненного плена. С особой жестокостью войска Сухарто убивали «носителей марксистской заразы» — на месте казнили целые семьи, в домах которых обнаруживали партийные флаги ФРЕТИЛИН.

В результате индонезийской оккупации были убиты, замучены или доведены до голодной смерти в общей сложности от 150 000 до 250 000 человек (соответственно, от 1/5 до трети населения), почти столько же стали беженцами. Было уничтожено 80 % жилищ. Люди принудительно загонялись в «стратегические деревни» — так «политкорректно» назывались индонезийские концлагеря, вдохновленные аналогичным опытом правых диктаторов Южного Вьетнама. В «стратегических деревнях» население Тимора в свободное от подневольной работы время заставляли изучать бахаса индонесиа (введенный на всей территории Индонезии новый официальный язык на основе малайского) и проявлять уважение к государственной символике «нового порядка» Сухарто. Эксплуатация естественных и человеческих ресурсов Восточного Тимора достигла уровня, невиданного даже во времена португальского господства. Вхождение в состав Индонезии стало для тиморцев «новым изданием» колониализма в полном смысле этого слова: местный хозяйственный комплекс был полностью ликвидирован, а промышленность задушена в зародыше. Даже продовольствие и медикаменты доставлялись на остров исключительно из Индонезии.