Абдурахман Авторханов - Ленин в судьбах России

Может быть, эти высказывания Крупской имел в виду поэт Твардовский, когда осмелился после XX съезда выразить вслух запретную истину: "Великий Ленин не был богом и не учил творить богов". Если бы он эту мысль высказал при Сталине, его постигла бы участь Мандельштама. Крупская умерла вскоре после обнародования такой "крамольной философии" в 1939 году — в последнем году кровавого террора, причем умерла не болея, "внезапно", после "чаепития с друзьями". "Внезапная" смерть тоже один из методов расправы Сталина с неугодными лицами. Именно потому, что частная жизнь Ленина оказалась запретной зоной, в западной литературе родились легенды о его любовных похождениях и романах, то с Инессой Арманд, то с Александрой Коллонтай (Сталину приписывали слова, что если Крупская не перестанет "бунтовать", то он вдовой Ленина сделает Коллонтай). Все рассказы об "амурах" Ленина, вероятно, из области фантазии. Правда, для страны было бы, пожалуй, лучше, если бы политик Ленин увлекался слабым полом, музыкой, искусством, изящной словест-ностью, философией гуманистов — хотя бы в той мере, в какой увлекались многие из великих политиков. Эренбургу, который провел несколько лет среди русской эмиграции в Париже, часто встречаясь с Лениным, приписывают слова: "Стоит посмотреть на Крупскую, чтобы убедиться, как мало интересовали Ленина женщины". Одна из его знакомых рассказывала, что и среди прекрасных альпийских пейзажей Швейцарии, когда спутники Ленина восхищались величественной панорамой снежных вершин, водопадов и зеленых долин, Ленин, не обращая внимания на открывавшиеся красоты, все твердил свое: "Меньшевизм надо вырвать с корнем"! Кажется даже, что Ленин и вообще женился лишь для того, чтобы иметь помощницу. Детей иметь он никогда не хотел. Представление о любви у него тоже ортодоксально "классовое". Обратите внимание, как Ленин трактует любовь и сердечное влечение между полами. В письме к Инессе Арманд 17-го января 1915 г. Ленин с классовой точки зрения критикует присланную ему на просмотр рукопись ее брошюры "Требование свободы любви". Ленин упрекает ее, что она не делает разницы между "пролетарской" любовью и любовью "буржуазной". Ленин наставляет: "Дело не в том, что вы субъективно хотите понять под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви". "Классовость" любви — вот до какого абсурда может договориться фанатик ослепленный собственной утопией! Но загадочна душа Ильича: после смерти Инессы он уже традиционно поручает класть цветы на ее могилку. Столь же классовое отношение у Ленина и к литературе, которая должна быть пронизана идеологией пролетарской партийности. Поэтому и Толстой его интересует, лишь как "Зеркало русской революции". Музыка Бетховена его страшит своей глубокой человечностью, ибо она объединяет, а не разъединяет людей на классы. Хорошо передана философия Ленина против общечеловеческого внеклассового искусства в воспоминаниях Горького. Горький пишет, что Ленин, послушав свою любимую Апасси-онату Бетховена, заметил: "Часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить, гладить людей по головкам (…) А сегодня гладить по головкам никак нельзя, и надо бить по головкам, бить безжалостно". Горький, который переиздал эти свои старые воспоминания в 1930 г. с большими сокращениями и необходимыми при Сталине дополнениями, кончил их так: "Ленин умер. Наследники разума и воли его живы и работают так успешно, как никто, никогда, нигде в мире не работал", — что верно, то верно: когда Горький писал эти строки, в стране была в разгаре "вторая Октябрьская революция" — ликвидация крестьянства как класса на основе сплошной коллективизации, единолично объявленной Сталиным 27-го декабря 1929 года.

Очень любопытно как определяет американский профессор Стефан Поссони место Ленина в мировой истории:

"Святой или дьявол, но Ленин был человеком выдающихся способностей и железной воли. Его мысли идеологические и догматические, но его действия, напротив, были трезвые и впечатляющие… Ленин был антиподом Цезаря Борджиа, но не Моисея, Будды, Магомета или Иисуса… Ловкость и практические знания Ленина превосходили все, что рекомендовал Макиавелли. Ко всему этому: кости Ленина были костями борца, а плоть — человека, одержимого идеей власти", но, однако, добавляет Поссони, "жизнь Ленина убедительно опровергает представление, что можно осуществить утопию без сверхчеловека. Сам Ленин увидел к концу жизни, что невозможно построить совершенное общество, о котором он сам не имел ясного представления, даже будучи человеком самым жестоким среди смертных" (Поссони, там же, стр.13).

Приведу и другой любопытный документ. Это хвалебный некролог, написанный по просьбе Кремля человеком, о котором едва ли кто-нибудь из читателей данной книги догадается. На второй же день после смерти Ленина, Кремль обратился через берлинского корреспондента "Известий" Лапинского с просьбой написать такой некролог… к Карлу Каутскому. Каутский, воспитанный на морали древних римлян, что о покойниках говорят "хорошо или ничего", был поставлен перед "задачей — головоломкой": что сказать хорошее о человеке, который объявил весь П Интернационал сборищем предателей и изменников рабочего класса, а самого Карла Каутского ренегатом пролетарской революции и революционного марксизма? Или, с другой стороны, как отказать в просьбе владыкам новой России, которые пришли к власти все-таки под тем же знаменем марксизма, под которым боролся и борется сам Каутский? В Каутском взяла верх черта, которой был начисто лишен покойник, — человечность. Каутский рассказывает, что был страшно удивлен, что Москва обратилась именно к нему, кого советская печать постоянно проклинала, как "Иуду", "предателя", "ренегата". Каутский написал, правда не без колебаний, просимое в виде письма в редакцию "Известий", в котором назвал Ленина "великим человеком", мотивируя такую оценку тем, что Ленин "ликвидировал анархию и создал свой порядок, превратив смертельно усталую Россию в единый государственный организм. Это было деяние, редкое в мировой истории". За этим последовали слова, в которых Каутский прибегает к не очень лестным для организатора "пролетарской диктатуры" историческим аналогиям. Он писал:

"Ленин был и колоссальной фигурой, какие редко встречаются в мировой истории… Среди правителей нашего времени есть только один, который может быть сравним с ним — это Бисмарк. Их цели, конечно, разные — здесь всесилие династии Гогенцоллер-нов, там пролетарская революция. Мала была цель Бисмарка, неслыханно велика цель Ленина. Однако

Ленин подобен "железному канцлеру" в упорстве, непоколебимости и мужественной силе воли. Если Бисмарк думал, что все большие проблемы времени должны быть решены кровью и железом, то также думал об этом и Ленин. Подобно Бисмарку, Ленин был мастером дипломатии, мастером искусства обманывать своих врагов, застегать их врасплох, находить у них слабые пункты, чтобы выкинуть их из седла. Как и Бисмарк, Ленин всегда был готов, если видел, что намеченная дорога не ведет к цели, вернуться назад, чтобы избрать другую дорогу, — к примеру, отход Ленина от чистого коммунизма к нэпу". Каутский кончает письмо тем, что хотя он и не согласен с методами Ленина, но все же он склонен думать, что имя Ленина останется в Пантеоне борцов пролетариата ("Kautsky gegen Lenin", S.80–86, Berlin, 1981).