Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)

Впрочем, есть и еще одно объяснение. Сегодняшняя война во многом определяется пиаровскими стратегиями. А кому, как не фантастам, конструировать убедительные и достоверные модели реальности?

Сегодня никому не понятно – и не важно, – как обстоят дела. Всем нужны убедительные и последовательные картины мира. Если проанализировать эти картины, становится ясно, что моделями для них послужила именно фантастика – приключения косморейнджеров либо обычное фэнтези. Пишет же Вершинин, комментируя вброшенный в прессу якобы план якобы насильственного замирения юго-востока: «Если умертвия, собранные Черным Властелином отовсюду, победят, все, видимо, так и будет». Под Черным Властелином, надо полагать, понимается Обама.

Я отнюдь не хочу сказать, что фантасты захватили власть и организовали по собственным лекалам войну, о которой давно мечтали. Я хочу сказать лишь, что, когда серьезные писатели не занимаются серьезными вещами, власть – в том числе духовная – достается графоманам, а стратегами назначаются реконструкторы. Больше того, когда у политиков нет ни принципов, ни совести – народными героями становятся писатели, потому что у них-то совесть и принципы есть. Даже у графоманов. Ведь без восхищения собой ничего не напишешь, а беспринципному человеку восхищаться нечем.

– Ты его особо-то не ругай, – сказал мне знаменитый фантаст Михаил Успенский, рассказывая о Березине. – Он человек… как сказать… неподлый.

Да все они там неподлые. И Валентинов, и Березин, и даже Вершинин. Страшно сказать – и Стрелков. Просто им, писателям, невыносим мир, в котором всем управляет прагматика (в мировоззрении Гильбо она тождественна Разуму и Просвещению). Вот им и хочется построить мир, в котором правила бы справедливость, и в этом – корень всего происходящего.

Жаль, что в нее сегодня верят только фантасты, притом не первого сорта. Потому что в результате вся реальность – российская, украинская, а в первую очередь донецко-луганская – становится похожа на кровавый кошмар взыскующего истины графомана.

Подтверждением изложенного здесь становится то, что по мотивам литературы часто начинается ролевая игра (наиболее известный прием – Евангельская церковь, ее крестные ходы, рождественские и пасхальные торжества). В Донецк тоже поехало много ролевиков – из этой среды, скажем, хорошая местная поэтесса Анна Долгарева, отправившаяся в Донбасс искать смерти, когда там погиб ее возлюбленный, тоже ролевик. Вся эта бес конечно печальная история, в которой нет ничего романтического и привлекательного, излагается людьми, делающими на этом отнюдь не литературную прибыль. Литература, начинающая осуществляться, почти никогда не доводит до добра. Полезен и душеспасителен только обратный процесс – превращение жизни в литературу.

Доминик Веннер незадолго перед своим самоубийством в соборе Парижской Богоматери разместил в социальных сетях текст, где призывал к новым символическим действиям, призванным пробудить массовое сознание. Отличительная черта новых правых – именно склонность к таким действиям, иногда суицидальным, самурайским. Именно так, в конце концов, поступил первый «новый правый» в европейской литературе – иезуит Нафта, большой противник прогресса, из романа Томаса Манна «Волшебная гора». У него случилась дуэль с либералом и гуманистом Сеттембрини, и когда гуманист отказался стрелять, иезуит пустил себе пулю в висок. Самоубийство – закономерная, логичная точка в жизни «нового правого», поскольку его философия, додуманная до конца, как раз и есть отрицание жизни. Жизнь – это всегда прогресс, всегда отрицание традиции, в некотором смысле предательство; культ смерти, обожествление прошлого, ненависть к цивилизации должны заканчиваться именно так – выстрелом в собственную голову или публичным харакири после неудавшегося государственного переворота. Именно так поступил Юкио Мисима, японский «новый правый», писатель выдающегося таланта и столь же исключительной несимпатичности, да простит меня его пропагандист и переводчик Григорий Чхартишвили. Мисима играл в политику и радикальность, но он за эту игру заплатил.

Не сказать, чтобы меня восхищал Веннер, с творчеством которого я знаком очень мало, но самоубийство его следует признать если не убедительным, то, по крайней мере, логичным жестом. Противники однополых браков, враги глобализации, защитники расовой чистоты, последователи Генона, ученики Эволы привлекательны в Европе только тем, что по-мисимовски расплачиваются за свои идеи. В России потому и нет сколько-нибудь серьезного идеолога, что почти никто не организует собственную жизнь в соответствии с учением. Лимонов при всем своем писательском таланте ставит писательство и личный миф выше любых убеждений и задач – но наиболее последовательны в России именно он и его противник (поклонник) Кашин: тут наблюдается хоть какое-то единство взглядов и действий, сочинений и имиджей. Вполне последовательны «Pussy Riot», которым, несмотря на заступничество самого влиятельного рок-музыканта мира сэра Пола Маккартни, в очередной раз отказали в УДО: утрись, сэр Пол. Последовательны были российские рок-музыканты, серьезные, маргинальные, выбирающие смерть: Егор Летов, Александр Башлачев, Анатолий Крупнов. Это, конечно, не всегда гарантирует художественный результат, но и не в нем дело: создается легенда. Абсолютно последователен оказался Алексей Балабанов, всю жизнь снимавший кино про засасывающую русскую пустоту, которая может быть и зверством, и святостью, – его настигла ранняя смерть, какую иные рок-герои не без форса называли рок-н-ролльной. Легенда вновь соблюдена – Балабанов так и не успел снять нового фильма после своего завещания «Я тоже хочу». Иными словами, культ смерти, интерес к смерти, радикализм взглядов естественным образом приводят к формированию особого имиджа – и это главная причина, по которой в России нет и не будет «новых правых». Единственный русский «новый правый» в строгом смысле слова – Павел Горгулов, который ненавидел европейскую цивилизацию и прогресс, в 1932 году застрелил французского президента Поля Думера и был казнен. Сохранилась его проза, вполне бредовая, и вообще он – не зря писавший под псевдонимом Бред – был почти наверняка безумен; но тут опять-таки вступает в свои права легенда: Горгулов не просто ненавидел цивилизацию, не просто выдвигал лозунг «Фиалка машинку победит!», но и убил того, кого считал главным врагом, – опять же чисто символический акт – и погиб за свои взгляды. Современные же русские «новые правые» – опять-таки сторонники расовой чистоты, великой традиции и консервативной власти – охотно обрекают на гибель других, но сами чувствуют себя прекрасно. Более того, традиционалист, «новый правый», чаще всего бывает противником власти, ее отчаянным критиком – именно потому, что эта власть выбирает прогресс и глобализацию, предает национальную идентичность. Наши же «новые правые» изо всех сил стараются к этой власти присосаться, они обещают выдумать для нее концепцию, сочинить лозунги, помочь ей в расправах с оппозицией – лишь бы приблизила, воспользовалась, позволила лизнуть! Нельзя быть одновременно противником секулярности и ее отчаянным прислужником; нельзя ненавидеть прогресс и быть его слугой; главное же – нельзя быть последователем Генона, исповедовать мистику и культ смерти – и все время подставлять под топор исключительно чужие головы. Вот почему русские «новые правые» – в первую очередь Александр Дугин и другие идеологи евразийства – останутся пошлыми государственниками и никогда не поднимутся до истинного традиционализма. Традиционализм в их понимании – это мочить всех.