Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия

В 1730 г. крепостным государственным указом было запрещено приобретать на свое имя «недвижимое имение». Лишь в 1848 г. закон разрешил им покупать и продавать землю и другую недвижимость на свое имя, но только с согласия помещика, удостоверенного в присутственном месте; однако это не касалось ранее приобретенных земель, которыми помещик мог распоряжаться по своему усмотрению, например отдавать в залог, хотя бы они были куплены на крестьянские деньги. Говоря словами И. Н. Болтина, крепостные пользовались землей «не по закону, а по снисхождению своих господ».

Накануне отмены крепостного права Ю. Самарин иронически заметил, что, негодуя против европейского социализма, русское дворянство не видело очевидного – все сокрушительные доводы против первого «падали во всей силе и на крепостное право»: «He нам, единственным во всей Европе представителям этого права, поднимать камень на социалистов. Мы с ними стоим на одной доске, ибо всякий труд невольный есть труд, искусственно организованный. Вся разница в том, что социалисты надеялись связать его добровольным согласием масс, a мы довольствуемся их вынужденною покорностью».

Но ситуация с земельной собственностью у казенных крестьян была нисколько не лучше. В. И. Сергеевич, характеризуя Межевую инструкцию 1754 г., изумленно констатирует, что она «по отношению к крестьянскому землевладению представляет образчик чрезвычайно радикального законодательства, можно даже сказать это – древнейший опыт законодательства в чисто социалистическом направлении (курсив мой. – С. С. )…

1. Право личного распоряжения крестьянскими землями отменяется. Земли эти никому не могут быть продаваемы и закладываемы, ни крестьянам, ни посторонним людям. Они не могут быть отчуждаемы и по суду.

2. Право наследования в крестьянских землях отменяется. Все земли, с которых крестьяне положены в подушный оклад, после умерших владельцев, между наследниками не делятся; они записываются за селениями в качестве государственных. Это своего рода национализация земли.

3. То, что крестьяне вновь распахали, против показанного за ними по писцовым книгам, и продали, отбирается у покупателей безденежно и поступает к селениям в государственные земли.

4. Все продажи земель крестьянских, прежде сделанные людям, неположенными в… оклад, отбираются у покупателей безденежно и тоже поступают к селениям в государственные [земли]».

В Межевой инструкции 1766 г., то есть принятой в правление венценосной радетельницы за частную собственность Екатерины Алексеевны, и в законодательных актах ее либерального внука 1820 и 1825 гг. формулировки не намного слабее. «Земли и угодья, принадлежащие каждому селению, вне зависимости от того, были ли они приобретены по прежним „дачам и крепостям“ или отведены от казны, считаются общественным имуществом, предоставлены мирскому обществу с платежом установленного оброка „без ограничения времени и срока“. Общество распоряжалось землей, распределяло ее участки по семействам. Продажа, заклад и другая какая-либо „уступка“ земли запрещались. Участки, оставшиеся после умерших поселян, не могли делиться между наследниками, сохраняясь всегда при тех селениях, к которым они примежеваны. Ограничения на распоряжение казенной землей касалось не только всего общества, но и отдельных поселян. Им запрещалось продавать земельные участки как посторонним лицам, так и в своей среде, указывалось, что, поскольку земли эти государственные, чтобы они „впредь названных земель собственными своими не называли“. Земли, с которых платился оброк, так же как и дома сельских обывателей, построенные из казенного леса, не могли обременяться долгами и отдаваться за иски в другие руки» (Н. А. Иванова, В. П. Желтова). Обе упомянутые Межевые инструкции запрещали государственным крестьянам приобретать землю в собственность даже за пределами их общин, лишь в 1801 г. они получили право покупать незаселенные земли, которые можно было продавать, дарить, закладывать и т. д. В период реформы казенной деревни 1838–1841 гг. под руководством П. Д. Киселева в официальных документах особо указывалось, что не следует укоренять у крестьян собственнические тенденции. Имеются свидетельства, как в конце XVIII в. общинные порядки насильственно насаждались в Олонецкой губернии, где еще сохранялось традиционное для Русского Севера частное землевладение, а в 1840-х гг. – в Екатеринославской губернии, где преобладало хуторское хозяйство, здесь «крестьянам прямо предписывалось из хуторов селиться в большие села, а если они не исполняли приказания, то на хуторах осенью ломали печи» (Б. Н. Чичерин).

Управление обеими основными категориями крестьян было также схоже – в одном случае помещики, в другом – государство использовали общинные структуры для раскладки подушной подати и рекрутской повинности по тяглам, за выполнение которых община отвечала круговой порукой. Участь крепостных была здесь, конечно, гораздо прискорбнее – как уже говорилось, иные «дикие помещики» и вовсе упраздняли общинное правление и устанавливали прямое полицейское правление (так, у упомянутого выше В. Н. Самарина некоторые наиболее ретивые исполнители его повелений ходили вечерами по крестьянским избам и гасили там огонь). Но в целом отличия были скорее количественные, а не качественные. В крепостной деревне помещик отдавал управление в руки приказчика, который, в свою очередь, опирался на небольшой круг избранных стариков-домовладельцев, в руках которых находился мирской сход, предоставляя в их распоряжение почти неограниченную власть над односельчанами, – еще одна разновидность самодержавия, пронизавшего, как видим, Русь с самого верха до самого низа. В казенных селениях роль приказчиков играло волостное правление.

Реформа 1861 г., казалось бы, должна была принципиально изменить крестьянский быт. Более того, она мыслилась ее идеологами как важнейший этап русского нациестроительства. Славянофил В. А. Черкасский писал: «Крестьянское дело не только удовлетворило первые, законные ожидания крестьянского сословия; оно вновь сплотило в одно твердое органическое тело раздробленные было элементы народной жизни, оно впервые уяснило обществу основные начала народного самосознания…» Но в реальности вышло нечто совсем иное – вместо создания слоя свободных земледельцев-собственников, что первоначально декларировалось в качестве цели реформы, на первый план вышла задача обеспечения «прочной крестьянской оседлости». Во-первых, это было связано с особенностями проведения реформы: бывшие крепостные долго оставались «временнообязанными» по отношению к бывшим господам и десятилетиями выплачивали государству выкуп за свое освобождение – поэтому удобнее было их держать на привязи. Во-вторых, в обществе (как справа, так и слева) и в правительстве все большую популярность приобретала идея, что русская крестьянская община с ее отсутствием частной собственности – не просто испытанное и надежное средство социального контроля над не способными за себя отвечать «детьми»-крестьянами, но и залог особого пути России, благодаря которому ее счастливо минуют ужасы западного капитализма и она сделается светочем прогресса для человечества. Восприятие аграрного вопроса становилось все более мифологизированным и далеким от эмпирической действительности.