Юрий Поляков - Перелетная элита

Самый мягкий упрек, брошенный нам во время разноса, звучал примерно так: «Вы враги перестройки!» Нас стыдили, корили, винили, ставили в пример сценарий журналиста Юрия Щекочихина, который, видя все трудности ускорения, не подвергал сомнению идеалы обновления. Так, муж застав жену с сантехником, не теряет веры в преимущества моногамного брака перед промискуитетом. Тон задавал неведомый режиссер Леонид Марягин – человек с внешностью Мефистофеля, злоупотребляющего пивом. Впоследствии он (Марягин, а не черт) снял первый советский фильм с радикально голыми девицами легкого поведения – «Дорогое удовольствие», потом еще игровую ленту о Льве Троцком. Обе канули в заэкранье. Сколько же их тогда надуло ветром перемен – «грандов гласности»! И где они все? Переночевали на груди утеса-великана и растаяли. В последний раз я видел Марягина в нулевые годы. Он рекламировал по телевизору пилюли то ли от переедания, то ли от давления. А в предпоследний раз… Но об этом чуть позже.

Мы были потрясены и оскорблены, прежде всего – за мэтра. Невероятно: отвергнуть самого Габра с примкнувшими к нему Поляковым и Эйдлиным! Это примерно то же самое, как сегодня не разрешить на правительственном концерте спеть Кобзону или Пугачевой. Кошмар! И произошло это в эпоху гласности, когда все советское искусство правдивеет прямо-таки на глазах. А нам заткнули рот! Позор! Сам мастер, кажется, больше прочего горевал из-за того, что среди противников «Неуправляемой» оказалась Нина Скуйбина, редактор студии и супруга Эльдара Рязанова, для которого и в самом деле у природы плохой погоды не бывает.

Мы, примкнувшие, возмутились, восприняли обструкцию как наступление на гласность, решили жаловаться, даже набросали челобитную члену Политбюро А.Н. Яковлеву, прося поддержки. Габрилович письмо прочитал, посмотрел на нас ветхозаветным взором и покачал головой: «Не надо, ребята!» В молодости посидев в камере ЧК как анархист, он сообразил, когда лучше кричать, а когда молчать. Евгений Иосифович понял: мы вторглись в сферу большой политики, где искусство само по себе не гуляет никогда и нигде, включая страны вечнозеленой демократии, а уж в нашем-то грешном Отечестве и подавно. Я догадался об этом со временем, и жить сразу стало веселее. Сегодня, видя в телеящике какого-нибудь лысого или кудрявого литератора, целенаправленно взрывающегося правдолюбием, я сразу прикидываю: из какого кремлевского кабинета тянется к нему, шипя, бикфордов шнур. Конечно, бывают исключения, но они редки, как упомянутые уссурийские тигры, которых, возможно, заботами президента станет побольше.

А тогда, в 1987 году, мы замахнулись на самое святое – на партию, готовившуюся, как вскоре выяснилось, сложить полномочия. Ведомые художественной логикой, мы невольно предугадали все, что случится вскоре со страной. Искусство может многое подсказать царям и простолюдинам, конечно, если к его мнению прислушаться. Сегодня, по-моему, наша власть относится к искусству, как буфетчик консерватории к симфонической музыке, он даже усвоил, что от Чайковского выручка круче, нежели от Губайдуллиной, но не более того.

Теперь я понимаю: попав меж двух жерновов, наш сценарий был обречен в любом случае. С одной стороны, интеллигенция сладко агонизировала в эйфории разрешенного свободомыслия, ей, наконец-то, позволили вольно выражать исконно-заветное неудовольствие страной обитания и неуспешным народом. Ради этого почти сексуального счастья она прощала власти все ошибки и несуразицы, обещавшие впереди серьезные потрясения. Даже самая осторожная критика хаотичных методов и туманных целей ускорения воспринималась как злостное покушение на главное завоевание – свободу слова. Спрашивать: «куда идем?» – считалось неприличным. Интеллигенцию волновал дугой вопрос: «Почему идем так медленно?» О хлебе насущном пока вообще никто не задумывался, полагая это прямой обязанностью постылого государства, которое, собственно, и собирались рушить с помощью заморских консультантов. Когда в 1990-е выяснилось, что генерал спецслужб, а позже депутат от демократов Калугин – американский агент, все отнеслись к этому спокойно, как к самому собой разумеющемуся. А кто же еще? Ведь умный человек не может быть не плутом!

Со временем стало очевидно: в высшей номенклатуре есть серьезные люди, отлично понимающие губительность горбачевской «перестройки». Напомню, сам термин появился в эпоху реформ Александра II Освободителя, и «гласность», кстати, оттуда же. Они, эти люди, сознательно вели страну к потрясениям, к обрыву, чтобы в падении и хаосе одним махом сменить политический и экономический строй СССР. Скорее всего, и распад Советского Союза был заранее запланирован и оговорен. Еще Сахаров советовал поделить одну шестую часть суши на несколько десятков уютных кусочков, а Солженицын тяготился «южным подбрюшьем». Что и говорить: мелко нарезанная Россия – давняя золотая мечта Запада. Кому ж приятно возделывать свой лилипутский садик, если за забором начинаются угодья великана.

Судя по всему, Яковлев и был координатором сил, направленных на радикальное переустройство страны, на капитализацию под лозунгом «Больше социализма!» Думаю, неприятие нашего «антиперестроечного» сценария шло если не от него самого, то от его ближнего круга. Ведь зарубить фильм, освященный именем Габриловича, Героя Соцтруда и бесчисленных госпремий, можно только с высочайшего согласия. Таковы были тогдашние правила игры. Да и сегодняшние тоже. А чего собственно испугались-то? Неужели одна кинолента могло изменить ситуацию в стране, переломить настроения, повернуть вспять историю? Теперь в это трудно поверить. Нынче даже премьера, превращенная мощным пиар-прессингом в событие века, проходит по стране косым дождем. Но тогда все было иначе. Помните, какими морально-политическими бурями стали ленты: «Маленькая Вера», «Россия, которую мы потеряли», «Так жить нельзя», «Покаяние», «Легко ли быть молодым»? Да и снежкинское «ЧП районного масштаба», к которому приложил руку автор этих строк. Именно литература и искусство помогли свернуть на антисоветскую сторону многим доверчивым мозгам. Это были мощнейшие «антисоветики» (по аналогии с антибиотиками), убивавшие в сердцах все социалистическое.

Напомню: к 1987-му у людей стали появляться вопросы к новому курсу. Точнее других сформулировал недоумение писатель-фронтовик Юрий Бондарев, сказавший с высокой трибуны, что страна похожа на самолет, который взлететь-то взлетел, а куда садиться не знает. Как же набросилась на него передовая свора! А какие битвы велись вокруг письма скромной ленинградской преподавательницы Нины Андреевой! Его опубликовали в «Советской России» под заголовком «Не могу поступаться принципами!» Стольких проклятий не удостаивалась даже Фанни Каплан, стрелявшая в Ильича. Ведь сознание советского человека воспринимало критику, допущенную на газетную полосу, экран телевизора или кинотеатра, на театральную сцену или в радиоэфир, как отчетливый призыв бороться и одолеть негативные тенденции жизни. Именно так осуществлялась в нашем однопартийном обществе обратная связь. Появление в этой атмосфере сгущающегося недоумения и недовольства Горбачевым антиперестроечного фильма, в создании которого принял участие живой классик советского кино Габрилович, а главную роль сыграла всенародная любимица Ирина Муравьева – могло бы стать щелчком детонатора. Но могло и не стать… История капризна, как женщина.