Автор неизвестен - Ведьмы из Варбойс. Хроники судебного процесса

Вечером, несмотря на козни и беды, милостью Божьей она смогла как раньше попить молока через птичье перышко, хотя и не без некоторых подтяжек и выправлений, поскольку зубы оказались сомкнуты плотнее, чем прошлый раз. Так она оставалась сосущей, подобно грудному младенцу, и не могла принимать дома никакой пищи, нормальной и твердой, но только ту, что проходит через ствол птичьего пера.

Когда ей приносили еду, она делала знаки к выходу, указывая туда, где собирается очнуться. На следующий день после обеда ее вынесли ровно к тому же месту (как можно было понять, определив длинами землемерного жезла [19] В тексте within the length of a pole, где a pole – это и землемерный жезл, и принятая в Англии мера длины (то же, что род (rod)), равная 5½ ярдов, ок. 5 м. ), где она и очнулась, будто после долгого сна, немного потерев глаза, вздохнув и дважды потянувшись. Это были обычные признаки того, что она приходит к своему естественному состоянию. Там она очень охотно, с хорошим аппетитом поела к собственному удовольствию и радости присутствовавших. Однако только она насытилась и собралась воздать благодарение [Богу], тут же Сатана явился в своем образе, поскольку трудится, чтобы препятствовать и мешать добрым деяниям, и как бы выкрал речь из ее уст, перерубив их пополам, начав извивать и скручивать части и члены девочки так, что та не могла вымолвить ни единого доброго слова, и чем лучше было слово, тем мучительнее было его произнесение.

После произошедшего некоторые сочли за лучшее вставить ей в рот небольшую палку, чтобы сохранить зубы разомкнутыми, когда с ней снова случится приступ. Это и опробовали. Когда ее повернули (дабы избежать мучений, которые она претерпевала, располагаясь лицом к дому), она крепко держала во рту палку, не позволявшую зубам сомкнуться. Но сама она была будто в мертвом сне, едва подавая незначительные признаки сил и жизни, оставаясь такой, покуда не будет повернута снова, что теперь сделано не было, поскольку мы хотели увидеть результат эксперимента. Через некоторое время она изо всех сил попыталась вырвать палку изо рта, выражая на мрачном лице большое внутреннее негодование, будто это была беспримерная неприятность и горе. Однако палка была так сильно сжата зубами, что ее (как можно было понять) нельзя было выдернуть без исключительных усилий, о которых стоит судить по глубоким отпечаткам зубов на палке, обнаруженным после того, как ребенок пришел в себя.

Мы не решились повторять этот опыт, опасаясь других неприятностей, потому что когда она очнулась, то сказала, что рот ее был очень холоден из-за того (как мы подумали), что палка держала его открытым. Принимает ли она пищу еще где-то, кроме как на этом месте, спросила она. И мы рассказали про птичье перышко, через которое ей кормили дома. Об этом она ничего не знала и слушала с великим изумлением. Мы не могли убедить ее в том, что она действительно сосала через ствол птичьего пера, а она задавала множество вопросов о том, что и как она при этом делала.

Теперь, среди такого великого хаоса и мира чудес (как мы это называем), проявившихся в нашем ребенке, стоит припомнить еще один важный момент, а именно, что многим наблюдавшим происходящее было сложно поверить собственным глазам. Для нас это большой вопрос, в котором все еще нет полной определенности: действует ли ребенок во время приступа управляемо и сохраняя чувства или, напротив, в мучениях сознания и телесных болях являет страдания и пытки, которые внешне выглядят убедительными. Думается, что именно напротив. И предъявим некоторые аргументы, которые могут привести нас к убежденности в этом.

Во-первых, уже свидетельств самого ребенка (когда он приходит в себя) может быть достаточно для разрешения дела, коли мы не располагаем ничем иным. Ведь почему бы ей не явить нам свою беду, заставив печалиться и жалеть (как это было со всеми, кто видел ее), если у нее были к этому причины? Когда ее спрашивают о самочувствии после окончания припадка, она всегда улыбчива и внешне весела, что может служить дополнительным подтверждением этого. Страстное желание, которое она всегда испытывает при сильнейших обострениях, стараясь окончить молитву или иной благочестивый обряд, несмотря на муки (как это выглядит со стороны), которые от этого только усиливаются. Ее исключительно грубый и бесстыдный смех во время некоторых припадков, такой, что этот скромный ребенок покраснел бы и никак не мог бы себе такого позволить, будучи здоровым. К тому можно добавить отсутствие чувствительности к ударам и боли, незнание чего-либо о них до выхода из припадка, подобно ранам, полученным на лбу дверным замком, как было описано выше, и многим другим подобным случаям, которые можно припомнить. Нельзя оставить без внимания и самое существенное: ее явно неуважительное поведение всегда и во всем, в речи и в жесте, непосредственно накануне припадка; ее неизменную смелость и исключительную решительность всегда накануне приступа, о котором она уже точно знает. И прежде всего в начале испытания, при одном только упоминании Бога или Иисуса или любого другого благого слова. Если бы вы видели это, то не могли бы удержаться от совершенного восхищения. Также при благодарении после или перед приемом пищи, при вступлении в какой-либо благой обряд, при чтении или молитве она никогда не являла ни единого признака страха или подавленности в чем-либо. А при упоминании дьявола, мамаши Сэмуэл или другого черного слова, которое сохраняет этот цвет, как Сатана или Сесилия [Бёрдер] (это имя другой женщины, предполагаемой соучастницы колдовства), она никогда не боялась запнуться на них, но всегда выражала (хотя очень хорошо знала, что поплатится за это припадком) готовность броситься навстречу настоящей опасности. И даже там, в том месте, в открытом поле, она хотела и всеми силами стремилась обернуться, обратиться к дому снова.

Надо думать, совсем немного тех (пусть и нанятых за большую плату), даже лишь однажды лицезревших ребенка в том жалком положении и при печальных обстоятельствах, в которых она бывала сотни раз, кто добровольно бросился бы в такую беспримерную крайность и рискнул жизнью, даже заверенный в полной безопасности и заручившись гарантиями как жизни, так и здоровья, а потом долго наблюдал этот пугающий спектакль и предстал бы лишенным естественных для этого чувств, ощущения горя, страданий тела и разума, безмерного страха и ужаса. Тем не менее, это маленькое дитя видело (являя превосходство Божьего духа над многообразием бесовского непотребства), как большинство ее сестер и некоторые другие в разное время страдали и претерпевали подобное, а то и худшее, если такое вообще возможно.

Нельзя отрицать, что много раз она выглядела грустной, а иногда проливала реки слез, прежде чем прийти в себя после припадка. Но всегда без каких-либо жалоб, и тогда, и потом. Так что думается, это стоило бы связать с какими-то иными причинам, отчасти с болезненными метафорами и образами, которые улавливает ее слух во время припадка. Кроме прочего, в связи с этим она лишена (на время) компании и общения с кузенами и кузинами (другими детьми в нашем доме, которых она очень любит), которые немало печалятся и страдают душой под впечатлением, что производит ее несчастное состояние. Если же существует какая-то иная тайная причина этого, неизвестная нам, то сам ребенок никогда на нее не жаловался. Когда ее спрашивали о поводе для слез, она отвечала, что ноет голова, болит та или иная часть тела.