Сергей Носов - Книга о Петербурге

Датский посланник Юст Юль, автор знаменитых «Записок», не один раз оказывался невольным пленником на корабле у Петра. «Царь не желает пользоваться титулом величества, когда находится на судне, и требует, чтобы в это время его называли просто шаутбенахтом», — в таких словах объясняет Юст Юль суть проблемы. Естественно, датский посланник, равно как и другие иностранные гости, «привыкшие постоянно величать царя надлежащим титулом», допускает оговорки, а за это — штраф. «Большой стакан крепкого вина». И это «сверх многих круговых чаш» (то есть заздравных, что ходили по кругу в обычном застолье) и сверх того, что подливали между заздравными. Юсту Юлю удается вырваться на воздух, на палубу. Датский посланник (читаем в «Записках») «взбежал на фокванты, где и уселся на месте скрепления их с путсельвантами». А дальше — кино. Где Феллини, способный показать это? «Его величество…» (вот ведь — опять оговорка!) — «Его величество полез за мною сам на фокванты, держа в зубах тот стакан, от которого я только что спасся, уселся рядом со мной, и там, где я рассчитывал найти полную безопасность, мне пришлось выпить не только стакан, принесенный самим царем, но еще и четыре других стакана. После этого я так захмелел, что мог спуститься вниз лишь с великой опасностью».

(Тут надо заметить, что Юст Юль сам был моряк, причем отважный, много раз бывавший в бою, морской волк, одним словом, — так что он здесь вовсе не щеголял морскими терминами. Да и погиб в бою от шведского ядра в августе 1715 года, предпочтя, к слову сказать, морскую службу дипломатической, — попросил короля за год до своей гибели всемилостивейше избавить его от повторной поездки в Россию.)

Другой раз люди царя пытались применить силу, чтобы возвратить датского посланника к общему застолью в тот момент, когда он блевал за борт. Юст Юль обнажил шпагу. Откуда ни возьмись появившийся царь шпагу отобрал и пообещал пожаловаться королю. Одним словом, инцидент. Международный. Утром оба просили друг у друга прощения.

О праздновании дня рождения Меншикова: «Кутеж, попойка и пьянство длились до 4 часов утра. Всюду, где мы проходили или проезжали, на льду реки и по улицам лежали пьяные, вывалившиеся из саней, они отсыпались в снегу, и вся окрестность напоминала поле сражения, сплошь усеянное телами убитых».

Ганноверский резидент Ф.-Х. Вебер, вспоминая свое пребывание при дворе русского царя, чаще сосредоточивался на событиях, отвечающих названию всего сочинения — «Преображенная Россия»; в отличие от датского посланника Юста Юля, для которого алкогольная интоксикация была экзистенциальной проблемой, он избегал фиксаций на алкогольной теме, но, похоже, это давалось ему нелегко. Вот один эпизод, относящийся к 1715 году. Вебер в числе других гостей приглашен в Петергоф, в «увеселительный дворец царя». Первое же впечатление, которым он делится с читателем, — это обед, «с таким изобилием токайского вина, что, встав из-за стола, мы едва могли держаться на ногах». Конец застолья не означает конца выпивки. Теперь уже сама царица поднесла каждому по стакану водки, «каковую принуждены мы были также испить и после сего, лишившись употребления рассудка, предались сну прямо на земле, кто в саду, кто в ближнем лесу». Однако сон был недолгим — в четыре подъем. «Царь раздал всем по топору и велел следовать за ним в молодой лесок». В советские времена это назвали бы субботником. Требовалось прорубить вдоль моря в сто шагов аллею. Царь показал пример, и гости, ему подражая, рубили деревья «с таким усердием, что к семи часам завершили все дело». Последовало «обычное угощение с напитками, каковые», по выражению Вебера, «без дальнейших церемоний отправили всех в царство Морфея». График встречи, исключительно плотный, не предполагал сна более часа, — разбуженных гостей препроводили к «князю Черкасскому, который лежал на постели вместе со своей супругой». Ничего удивительного — уже ночь. Гостям «пришлось оставаться возле них до четырех часов утра, распивая вино и водку». В восемь позвали «к завтраку во дворце, где вместо кофе или чая… опять потчевали большими стаканами водки». Странно, что после этого гости еще могли держаться в седле, — им подали лошадей (может быть, в седле проще?), — Вебер, впрочем, не уточняет, была ли «часовая прогулка по лесу» конной. «Освежившись очередными стаканами водки, мы совершили еще и четвертый дебош за обедом». А по-моему, он сбился со счета. Остается добавить, что эта попойка, которую можно смело назвать круглосуточной, завершилась отплытием гостей, царицы и царя в Кроншлот. «Противный ветер» усилился, разразилась буря. Царь стоял у руля, гости, «промокшие до нитки», прощались с жизнью, а царица, поставленная на скамейку в залитой водой каюте, выказывала «немалую твердость». Надо полагать, многие отрезвели.

Рациональный европейский ум, заходя в похмелье за разум, силился объяснить непостижимое — необходимость лично своего отравления в этих масштабных попойках. Вероятно, царь московитов, обязывая высоких гостей пить сверх желания, получал возможность выведывать у них секреты — так полагали сами высокие гости, и в частности датский посланец Юст Юль, предупрежденный кем-то из более опытных иностранцев. Не думаю, что поутру Петр хорошо помнил детали минувшего пира. Куда вероятнее, что сверхмерное угощение гостей просто отвечало своеобразному стилю общения Петра, его гипертрофированному хлебосольству, а может быть, и представлениям о высшем благе и справедливости, идеалы которых познавались лишь по мере преодоления новых пределов расширяющегося сознания. Юст Юль, во всяком случае, был всегда начеку. Он разгадал хитрость царя. Отказ напиваться сверх меры — это, видите ли, признак желания скрыть что-то предосудительное и опасное, так, по мнению датского посланника, должен рассуждать Петр. «На одном собрании царь подошел ко мне и поднес большой стакан вина, очень прося его выпить. Я был уже сильно пьян и, ссылаясь на это обстоятельство, стал отмаливаться. Но царь сказал, что это чаша моего короля, и прибавил, что я не верный слуга ему, если ее не выпью». Прекрасно. Три столетия прошло, а ситуация знакома любому русскому. Тактика уговаривания не менялась веками. Юль собрался и выпил. Наверное, он думал, совершая глоток за глотком, что это ловушка. Он думал о том, что думает Петр. Во всяком случае, описывая этот эпизод, датский посланник пытается оценить свое поведение по логике царя, как она представляется дипломату: «Когда провозглашается здоровье моего короля или когда мне самому хочется пить, то я пить могу, когда же он, царь, меня об этом просит, я отказываюсь». Торжеством конспирологии выглядит вывод: «С тех пор он так и остался при убеждении, что на самом деле я выносливее, чем хочу это показать». А нам, грешным, в этом эпизоде видится нечто другое — это та типичная ситуация, суть которой в исторической перспективе будет определяться непереводимой на другие языки без потери важных оттенков смысла классической фразой: