Сергей Носов - Книга о Петербурге

Пивные ларьки — приметы ленинградского быта. Всегда в пивной ларек очередь. Продавщица, прежде чем поставить вверх дном использованную кружку на струйный споласкиватель, быстрым движением руки стряхивает «сливки» (недопитые полглотка) в секретное ведро на полу, — покупатели этой емкости не видят. Не пропадет — сбережется. Другая статья дохода разливальщицы — недолив. Табличка с классическим текстом призывает к бдительности: «Требуйте долива после отстоя пены».

Вообще говоря, призыв потребителя к требованию чего-либо имеет давнюю традицию: в советскую эпоху — со времен НЭПа. Вот образцы рекламы тридцатых годов — типичное: «Крекеры — столовый, слоеный, с тмином, с анисом… Ленинградской конфетной фабрики им. К. Самойловой. ТРЕБУЙТЕ ВСЮДУ». «Ликеры в художественных фарфоровых кувшинчиках — шартрез, мараскин, кюрасо. ТРЕБУЙТЕ в магазинах „Гастроном“, „Бакалея“ и др.». «Пейте натуральные фруктово-ягодные воды и десертные напитки Ленинградского пивоваренного завода „Красная Бавария“. ТРЕБУЙТЕ во всех буфетах кинотеатров, ресторанов и кафе». Подразумевалось, что некий невидимый враг и вредитель не сумеет нанести урон благополучию советского человека, если тот проявит требовательность и решительность. В брежневскую эпоху тотального дефицита требование требовать могло сойти за призыв к беспорядкам. К тому же сама тональность эпохи стала другой: в семидесятые «требовали» диссиденты. Элемент с требованиями чего-либо из тела рекламы исчез. Призыв требовать оставался разве что на пивных ларьках, да и то не на всех, звучал он комическим анахронизмом. Известна и более нежная форма: «Просьба требовать…» Еще комичнее. А также предлагали «ждать», и это еще сильнее отвечало духу времени, которое назовут «застоем» (и «поздним застоем»): «Ждите отстоя пены…» Вот именно.

Была еще такая табличка — «Место отстоя пены». Не означала она ровным счетом ничего. Просто намекала на возможность существования высшего смысла. Его не то чтобы невозможно понять — его обнаружить нельзя. Но он, вероятно, есть.

«Требовали» не многие, действительно готовые «ждать». Кружки «требующих» отставлялись в сторону — на отстой, а это отнимало время. К тому же число кружек ограниченно, а очередь велика, может и зароптать на требовательного. Уже не говоря о том, что кружку с отстойным пивом нетрудно подменить на заранее приготовленную со «сливками».

Другое дело — «с подогревом». Подогрев пива практиковался в холодное время года; зимой, в мороз подогрев был уместен — от него редко отказывались.

Место продавщицы пива было «теплое», в смысле, доходное — сюда попадали по блату.

А кто же в очереди стоял? Работяги, студенты, представители творческой интеллигенции. И прочие советские граждане. Некоторые с бидонами стояли, чтобы унести домой, или с трехлитровыми банками в авоськах, но большинство здесь пило, не отходя от ларька.

Стоявшие в очереди обычно молчали, напряженно ожидая момента покупки. Но получившие кружки с пивом легко и охотно находили друг с другом язык.

Очень часто кто-нибудь ложился покемарить рядом с пивным ларьком. На такого не обращали внимания.

Честь назваться родиной первого вытрезвителя готовы отстаивать несколько городов — Саратов, Ярославль, Тула. Как бы ни величались те первозданные палаты — «приютами для опьяневших» или иначе как-нибудь, — учреждение институтов этого типа относится к началу XX века. Не к лицу Петербургу ввязываться в спор о приоритетах: Петербург обладает — да, горестной и непростой, но исключительно богатой историей принудительного вытрезвления.

«Дом сумасшедших был окончательно закрыт только в 1873 г., — читаем в работе, изданной к давнему юбилею Обуховской больницы. — Но по настоянию полиции на его месте было открыто „беспокойное отделение“. Собственно, на больницу были возложены функции, по современной терминологии, „вытрезвителя“ — сюда доставлялись алкоголики, поднятые на улицах города».

Работа «Сто шестьдесят лет Обуховской больницы (исторический очерк)» опубликована в 1940 году. Ключевое слово здесь употреблено в кавычках, с уточнением — «по современной терминологии»; несомненно, современникам историка Бориса Рейна слово «вытрезвитель» было хорошо знакомо. Именно в год публикации его очерка советские вытрезвители, ранее числившиеся по ведомству здравоохранения, переподчинили иному хозяину — НКВД, о чем, кстати, напоминают медали и знаки «70 лет медицинским вытрезвителям МВД России», которыми награждались ветераны и заслуженные работники этого профиля в 2010 году — в самый канун внезапного упразднения их достославной силовой структуры.

Согласно справочнику «Весь Ленинград, 1940», перед историческим переподчинением медицинских вытрезвителей таковых было в городе три: № 1, 3, 4 — все «в ведении Горздравотдела». Что до № 2, он несколько раньше преобразовался в наркоприемник (Лиговский пр., д. 128). Особый интерес представляет медвытрезвитель № 1, — он действительно был первым, и не только в городе, но и в стране, если не касаться старорежимных пунктов принудительного вытрезвления, о которых мы еще поговорим. Вытрезвитель № 1 открыли в 1931 году, через неделю после празднования трудящимися очередной годовщины Великого Октября. Учреждение размещалось в двухэтажном здании XVIII века, что построил для себя купец Хлебников, — ул. Марата, д. 79. Здание, несмотря на свои небольшие размеры, провоцирующие заинтересованных инвесторов к мечтам о легком сносе или в лучшем случае о перестройке, до сих пор на месте еще, — сколько помню себя, перед ним всегда стояли милицейские машины; впрочем, к медицинскому вытрезвлению это отношения не имеет, просто здесь уже несколько десятилетий размещается районный отдел милиции, в смысле, ныне, конечно, полиции — был милиции, стал полиции, — в общем, «надзора за внешним порядком в общежитии», если по Далю.

Историческое значение дома купца Хлебникова сегодня признано официально; есть надежда, что и чудом сохранившийся сквер перед ним тоже не изведут: от угрозы уплотнительной застройки его с некоторых пор (2018) уберегает памятник — бюст на гранитном постаменте. Кому ж тут уместным оказалось памятник открыть? Подойдем-ка, посмотрим. Вот, значит, кому: Антону Мануиловичу Девиеру, «первому генерал-полицмейстеру Санкт-Петербурга». Как же, знаем. «К 300-летию российской полиции». Понимаем. Нет, почему же. Петра сподвижник, человек невероятной судьбы, с такими амплитудами взлетов-падений, что мама не горюй, — он выносил скорые приговоры и сам испытал дыбу и кнут и перенес круче не придумать какую ссылку — не просто в Сибирь, но на самый север Сибири. Это в Охотске ему памятник должны поставить — там он достраивал порт после двенадцати лет, проведенных в низовьях Лены, в 800 верстах от Якутска. Но чтобы от нашей темы не отвлекаться: имеет ли он отношение к проблеме принудительного вытрезвления? Вообще-то, особой проблемы тогда в том не было, но, если с общих позиций смотреть, скажем прямо: его методы установления порядка в городе наводили на жителей оторопь. Когда Девиер, «создатель отечественной полиции», в бытность своего полицмейстерства совершал ежедневные объезды Петербурга, самые благонамеренные и те не хотели ему на глаза попадаться.