Сергей Носов - Книга о Петербурге

Бюст его напротив исторически первого советского вытрезвителя нас наводит на мысль о небезопасности даже легкого опьянения. И это нам тоже урок. Потому что Антон Мануилович Девиер сам пострадал от того самого. И не было бы никакого «дела Девиера», и кнута, и разжалования, и лишения имущества, и ссылки в Жиганское зимовье, не появись первый наш генерал-полицмейстер там, не стоило бы где — и когда — появляться — в состоянии легкой веселости. Во дворце томились ожиданием: Екатерина I отдавала Господу душу. Меншиков, имевший к умирающей доступ, ей подсовывал бумаги на подпись. Девиер был ему заклятым врагом и к тому же вдобавок — зятем. Возбужденность и некоторая веселость Девиера, явившегося, по обычаю, вечером во дворец, скоро зафиксировались на бумаге и технично скрепились ослабленной рукой умирающей императрицы. Получалось, что Екатерина, будучи в горячке, письменно выражала недовольство тем, как себя вел Девиер в сей скорбный час где-то в других комнатах. Уже утром, на дыбе подвешенный, он отвечал на такое, например, обвинение: «В тот час государыня цесаревна Анна Петровна в безмерной быв печали и стоя в той палате у стола плакала и в такой печальной случай ты, не встав против ея высочества и не отдав должного рабского респекта, но из злой своей предерзости, говорил ея высочеству, сидя на той кравате: „о чем печалисся, выпей рюмку вина“».

Ну вот: «выпей рюмку вина»! [32] В этом эпизоде запредельное коварство Меншикова снимает в принципе вопрос об адекватности его жертвы; стоит, однако, отметить мнение автора, чрезвычайно внимательного ко всему, где можно заподозрить «бациллу пьянства», — Николай Голь уверенно распознает состояние Девиера: «На этот раз находился он в изрядном подпитии, что заметно улучшило настроение и притупило осторожность» (из его книги «Первоначальствующие лица. История одного города». СПб., 2014).

А до этого, на дыбе, Девиер уже отвечал на трудный вопрос относительно племянницы императрицы: «Плачующуюся Софью Карлусовну вертел ты вместо танцов и говорил ей — „не надобно плакать“ — для чего?»

А первым такой был вопрос: «Сего апреля 16 числа во время по воли Божьей Ея Императорскому величеству жестокой болезни параксизмус все доброжелательные Ея Императорскому величеству подданные были в великой печали, а ты, в то время будучи в доме Ея Императорского величества, не токмо был в печали, но и веселился чему?»

После 25 ударов кнутом Девиер выдал «сообщников». Тут всех и арестовали. Всех, кто хотел помешать браку наследника и дочери Меншикова.

Но не будем углубляться в историю, к тому же хорошо известную. Это как раз тот случай, когда нас интересует внешняя сторона событий. Ведь, по сути, и дыба, и кнут, и годы ссылки — это было, как посмотреть, вытрезвление.

(А если вернуться к теме «В Питере — пить», так, заметим в скобках, это как раз генерал-полицмейстер Девиер объявил в ноябре 1718 года «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в них участвовать могут» — правила проведения ассамблей. Ничего из ряда вон выходящего — кроме, пожалуй, правила о нарушениях правил: виновник наказывался «штрафом великого орла» (первое упоминание кубка). Стало быть, фейковый конкурент названного документа, измышленный «указ» «О достоинстве гостевом, на ассамблеях быть имеющем» можно — в силу его популярности в интернете — рассматривать как современный миф (что, кстати, и делает Синдаловский). Миф для носителя мифологического сознания, как известно, — это та же реальность, — положение, которое Сергей Шнуров, а вслед за ним издания, обозревавшие скандал с клипом, подтвердили своей доверчивостью и самоуверенностью. Да и не я ли сам в этой книге цитировал Ген. Григорьева: «…а будет так, как сердцем этого хотим»? Десятый пункт мифического «указа» гласит: «Упитых складывать бережно, дабы не повредить, и не мешали бы танцам. Складывать отдельно, пол соблюдая, иначе при пробуждении конфуза не оберешься». Красивая стилизация. Был бы «указ» этот правдой, и мы бы отсюда повели богатую событиями историю вытрезвителей.)

Но мы забыли о 1873-м. Вот точка отсчета.

Беспокойное отделение Обуховской больницы, более поздний (и более очевидный) прообраз будущих вытрезвителей, вызывало нарекания у гигиенистов: жуткая перенаселенность, плохая освещенность, запущенность, духота, отсутствие форточек. Решетки на окнах и вовсе наводили на мысль о тюрьме. А чем не тюрьма? Еще и похуже: чуть что — смирительная рубашка или пристегнут ремнями к железной койке. Странно, что этого печального места не заметила художественная литература. Смирительное отделение, предшественник беспокойного, занимавшее тот же первый этаж, оставило по себе куда более глубокую память. Пушкинский Германн тут бредил тремя картами. А лесковский Левша, здесь посаженный на полу в коридоре, просил государю секрет передать, «что у англичан ружья кирпичом не чистят», — привезли его, к слову, сюда мертвецки пьяного, обобранного и покалеченного. Вообще говоря, название «желтый дом» — по цвету стен именно этого здания — пристало ко всем сумасшедшим домам, в каких бы точках России они ни появлялись.

Появились в Петербурге и другие прообразы будущих медвытрезвителей. Речь идет о так называемых камерах для вытрезвления. Оборудовались они при каждой полицейской части. Собственно, оборудования никакого и не было, кроме отверстия в каменном полу, куда стекали моча и рвотная масса. Эти, по сути, карцеры набивали телами невменяемых горожан, подобранных на улицах. Лежали они там вповалку. Пошевеливаясь и приходя в себя. Доктор медицины В. Я. Канель в своем труде «Алкоголизм и борьба с ним», изданном в Москве перед Первой мировой, приводит сведения доктора Мендельсона касательно «борьбы с алкоголизмом» в Санкт-Петербурге. Так мы узнаём, что в камеру для отрезвления при Спасской части, рассчитанную всего на 9 человек, в иные дни набивали до 70. Про другую камеру — Литейной части — сообщалось, что на каждого ее обитателя «приходится по 3 куб. арш. воздуха, т. е. несколько больше объема гроба».

К методам отрезвления — а на иной взгляд, первой медицинской помощи — относились такие, как энергичное растирание ушей («ухи рвут, чтобы в память пришел», если вспомнить Лескова; этим обычно злоупотребляли по дороге в больницу), холодные компрессы на голову и обливания головы опять же холодной, желательно ледяной водой, а также раздражающие (с добавлением капель водки или уксуса) клизмы. Физическое воздействие в случае буйства относилось к неформальным полицейским методам не только обуздания, но и воспитания, тогда как алкогольная (современным языком) кома имела следствием отправку пациента в беспокойное отделение Обуховской больницы — без особых надежд на оживление.