Сергей Носов - Книга о Петербурге

Первое. Летом 2002-го мне довелось очутиться на Александровской колонне, у ангела. Я не шучу и не мистифицирую. Я там физически был — что понимать надо буквально; причем один: один на один с ангелом. Понимаю, в это трудно поверить, но обстоятельства так сложились, что я там даже умудрился ненадолго уснуть — у ног его, наверху, перед ним. Клянусь. Но случиться такое могло лишь в 2002-м, чему есть объяснение. Подробности, кому интересно, в четвертой части «Построения квадрата на шестом уроке». Сейчас о другом. Просто похвастался, не удержался.

Второе (и это уже по теме). Я один из тех, кому довелось побывать на Московских триумфальных воротах. В отличие, осторожно скажу, от проникновения к ангелу, этот эпизод не был сомнительным с точки зрения права, он просто оказался побочным следствием моего участия в одном проекте. Что не умаляет яркости персональных воспоминаний. Меня спрашивали тогда, глядя на соответствующую фотографию: как это возможно технически? Лесов нет. Двенадцать чугунных колонн… Не с вертолета же спустили?

Нет, конечно. Все проще.

Во второй колонне южного ряда, если приглядеться, есть дверца. Замок, понятно, закрыт. Примерно раз в двадцать лет, в силу каких-то причин, возникает потребность его отпереть. Ну так вот, внутри колонны узкая винтовая лестница, покрытая густым, не сказать жирным слоем пыли…

Короче. Из наших современников на Московских триумфальных воротах немного кто побывал; вот и я тоже — пускай даже из любопытства. Засим, мне кажется, имею моральное право позволить себе четыре-пять тысяч слов по теме объекта, судьба которого, как ни посмотри, все равно удивительна.

Начнем, как обычно, издалека.

Перенесемся к Троицкому собору.

…Со стороны казалось, это бюст человека близкой эпохи, почти нашего современника — красного командира, пролетарского поэта, космонавта, просто героя. Очень удивился, когда, подойдя поближе, прочитал, что это архитектор Стасов (1769–1848). Судя по возрасту и датам жизни, век для него еще, похоже, восемнадцатый, до девятнадцатого надо дожить. Он не создал еще ни Московских триумфальных ворот, ни Измайловского (Троицкого) собора, который на самом деле тут и стоит за его затылком. Памятник потому и установлен здесь, что это памятник создателю собора. А мне казалось, что лучший памятник архитектору — его творение. Лучший памятник Стасову — Троицкий собор, действующий, живой. Но второй по величине в городе (и первый в стране на день освящения), собор как раз казался побитым, униженным. Без крестов, с обшарпанными колоннами гигантский склад неизвестно чего. Удивительно, что не взорвали, не перестроили в крематорий. Памятник его творцу выглядел на этом месте почти насмешкой. Над самим творцом.

Но пришли другие времена. Собор открыли, отремонтировали, он стал действующим. И бюст однажды пропал.

Все просто: он занимал чужое место — когда-то здесь возвышалась колонна Славы, памятник победе в Балканской войне. Место верное: Измайловский полк отправлялся на фронт после молебна в этом соборе. Земная жизнь русского архитектора закончилась раньше, много раньше, в другую эпоху, но победители именно в этой войне проходили у Московской заставы между колоннами триумфальных ворот, построенных прежде Стасовым и посвященных прошлым победам. В судьбах обоих воинских памятников есть сходство: и составленная из трофейных пушек колонна Славы, и Московские триумфальные ворота в свои годы (1930, 1936) подверглись демонтажу, — потом, как это иногда бывает, их решили вновь воссоздать, причем на своем месте. Московские ворота хотя и с трудом, но восстановили — ввиду сохранности отдельных частей; от колонны же Славы ничего не осталось. Где взять трофейные турецкие пушки? В итоге получился макет — прежней колонны в натуральную величину. Историческая реконструкция, так скажем. Но есть что есть — подарок городу к юбилею. И памятник Стасову заблаговременно освободил ему место. Никто и не заметил, как он исчез.

Бывают сверхскромные памятники — словно они стесняются сами себя. Когда в 2006 году огонь спалил большой купол собора, предположений было достаточно, порой самых фантастических. Но ни одному петербургскому мистику не пришло в голову связать пожар в соборе с исчезновением памятника его строителю.

Нет-нет, мы за мистику не переживаем. У нас и так все переплетено.

Это вошло в привычку — выйдя из дому и свернув с набережной на проспект, обязательно смотреть в южную даль, где сквозь дымку проявлялись Московские ворота — для нас, туземцев левобережья Фонтанки, это был индикатор загрязненности ленинградского, потом петербургского воздуха. Безветрие, особенно затянувшееся, отзывалось досадой, хотелось выругаться: Московские ворота едва различались вдали. Резкость изображения, впрочем, появлялась при западном ветре, продувавшем город с залива. Ошибаюсь ли я, или в Петербурге Московский проспект действительно стал в глубину гораздо прозрачнее, чем в Ленинграде? Может быть, потому, что транспорт другой? Вспоминаю выхлопные тучи, испускаемые длинным двусоставным «полтинником», отъезжающим от автобусной остановки. На № 50 я каждый день ездил в институт и обратно. Московские ворота делили путь пополам. Наверное, это единственное, что мог бы вспомнить об их наличии обладатель замыленного взгляда. Это правда, взгляд по ним скользил, ни за что не цепляясь, как по приевшимся образцам наглядной агитации вроде портретов Брежнева или по обычным нашим кариатидам, поддерживающим бесчисленные балконы. Ну, помню, как, огибая историческое сооружение, длинный желтый автобус кривился в месте гармошечного соединения двух частей салона, — в остальном на протяжении всего пути, от площади Мира (уже и еще — не Сенной) и до поворота на Типанова, автобус шел прямо, и только прямо. Самое яркое впечатление скучающего пассажира: однажды на газоне, пешеходам недоступном, который был разбит вокруг Московских ворот, некая дама — в рабочей одежде — собирала грибы, шампиньоны, — и то трудно понять, почему это запомнилось: потому ли, что грибы росли возле Московских ворот, или потому, что, глядя в окно автобуса, я с грустью думал о свинце и чужом легкомыслии.

Получилось так, что однажды осенним днем девятьсот девяносто какого-то года что-то меня заставило оказаться на Митрофаньевском шоссе, совершенно тогда раздолбанном и пустынном. Тогда еще не было здесь никакой магистрали. Завернул сюда с Обводного: шел и дивился размерам промзоны, состоящей из мелких предприятий и складских помещений. Это была территория бывшего Митрофаньевского кладбища. Тут же сохранился кусок заброшенного старообрядческого, напротив него ютился завод мясокостной муки. Я повернул на Ташкентскую, по которой бегали стаи собак. За кустами и деревьями, приземистыми постройками и торцом кирпичной стены начиналась полоса отчуждения — здесь лежали железнодорожные пути, заставленные вагонами с разбитыми стеклами. Над ними возвышался мост с высокими фермами — путепровод, он был, что называется, в аварийном состоянии, путь на него преграждали бетонные плиты, и это как-то объясняло заброшенность и пустынность этих мест. Сейчас там другой путепровод, он ниже того, и по нему большое движение. На другой стороне железнодорожного полотна возвышаются бизнес-центры и прочие современные здания. А тогда беспорядочно громоздились какие-то строения, похожие на фабричные корпуса. Никого не было — ни одного человека. С моста открывался удивительный вид на город. На небывалый город, совсем не похожий на привычный наш Петербург. Скажу только, что поразило больше всего. Крыши старых промышленных корпусов были на уровне глаз, и вот над плоской крышей невзрачного здания — на уровне, стало быть, глаз — возвышалось нечто совсем уже странное и нездешнее: несколько ощетинившихся бутонов из рыцарских доспехов и знамен. Я не сразу сообразил, что это. А сообразив, не сразу поверил. Думал, что ошибаюсь. Там действительно был Московский проспект. А это действительно — верхняя часть Московских триумфальных ворот, почти целиком заслоненных зданием. Это — трофеи. Это то, что не имеешь привычки замечать снизу. Поразило, насколько они велики — даже на расстоянии. И насколько величественны. Поражал контраст фабричной утилитарной архитектуры и всплеска над ней неожиданного ампира. И что это все, в общем-то, достаточно близко. Трудно было поверить, что рядом одна из главных магистралей города. И что город по радиусу Московских ворот так не похож сам на себя. Надо было забрести, куда никто специально не ходит, и оказаться с ними на уровне глаз, чтобы вот так увидеть их величественную красоту. Ощущение было, будто не я на это смотрю, а мне это показывают.