Александр Васильев - Мемориал

Развалины как-то разом остались за спиной. Перед нами расстилался большой зеленый луг с белеющими на нем уютными домиками. В маленьком пруду посреди луга мирно плавали лебеди. Откуда-то, не то из домиков, не то из леса, а может быть, с неба лилась тихая музыка. Мимо нас промчалась девушка в белом, с подносом в руках, распространяя какие-то волнующе-вкусные запахи. Следом за девушкой пробежала собака с длинными ушами и печальными, выразительными глазами, но не залаяла на нас, наоборот, приветливо вильнула хвостом…

Куда мы пришли? Я даже не представлял, что может быть такой чудесный островок среди моря развалин.

Мой старик тоже смотрел во все глаза, удивленно крякая. Он даже забыл об окурках. Мы оба невольно стыдились своего вида — наших помятых пиджаков и грязных пилоток, которые почти не отличались друг от друга. «Да, — наконец вымолвил старик, — вот это живут. Только примут ли нас здесь?» Сидевший неподалеку, под деревом, в кресле-коляске раненый, молодой красивый блондин, в наброшенном на плечи сером френче с погонами лейтенанта и Железным крестом, показал, где находится приемный покой, и мы, пройдя по дорожке мимо цветочных клумб, подошли к одному из домиков. Пост, помявшись, решился и, приказав мне, не сходя с места, подождать его, скрылся в дверях. Несколько минут я стоял, никем не охраняемый, и, наверно, мог бы спокойно уйти, убежать, скрыться… До меня никому не было дела: раненые сидели в своих колясках и шезлонгах с книгами в руках или, собравшись в кучку, резались в скат. На посыпанной красным гравием площадке между газонами две молоденькие сестрички — два белых эльфа в кокетливых шапочках — кружились под музыку. Снова пробежала мимо меня добрая собака, посмотрела сочувственно и вильнула хвостом. «Свобода!» Может быть, еще минута-другая, и я решился бы… Но вышел из домика пост, поманил меня пальцем. «Тебя примет сам главный хирург!» — сказал он с многозначительной миной.

Мы поднялись по узкой белой лестнице, прошли коридор и остановились перед дверью с табличкой: «Врач-майор, доктор Рой». Пост трусливо приоткрыл дверь. «Что же вы копаетесь? — послышался нетерпеливый голос. — Где этот пленный?» Мы вошли. За большим столом сидел пожилой мужчина в широком, туго накрахмаленном халате, похожий на большую белую, нахохлившуюся птицу. Из-за очков с толстыми выпуклыми стеклами сердито смотрели круглые, без ресниц, с красными ободками усталости глаза. Мы оба, пост и я, нерешительно топтались у порога. Мне казалось, что этот сердитый доктор сейчас вылетит из-за стола и набросится на нас…

«Выйди и погуляй где-нибудь… там!» — приказал он солдату, кивнув за окно. Пост, козырнув, вышел. «Ты понимаешь по-немецки?» — спросил доктор. Я пожал плечами, «Покажи руку! Закрытый перелом обеих фаланг. — Он усмехнулся. — Тебе еще повезло». Я растерянно улыбнулся, пробормотав что-то вроде «может быть». Врач покачал головой. «Ты, вижу, еще молод и глуп. Но ничего, сейчас мы тебя полечим».

Он вызвал сестру и приказал положить мне шину. Сестра увела меня в перевязочную и, быстро и ловко манипулируя пальчиками, словно играя на рояле, загипсовала мне руку. Затем снова привела в кабинет к врачу, доложила и вышла, плотно притворив за собой дверь.

Доктор вышел из-за стола. Подошел ко мне вплотную. Еще раз внимательно и строго посмотрел на меня.

— Так какой же ты области, земляк?

Я даже вздрогнул: он сказал по-русски, почти без акцента. В мозгу заметалась мысль: «Что ответить ему? Сказать правду? Но зачем?» Совсем же соврать я почему-то тоже не смог.

Ответил неопределенно.

— С Поволжья. Со Среднего Поволжья.

— Из Самары?

Я кивнул. Это было вранье: я родился и жил до армии в Пензе, но в Куйбышеве, который этот странный немец назвал по-старому Самарой, у меня жила тетка, и, следовательно, моя ложь выглядела как бы полуправдой.

Но доктор, по-видимому, понял меня.

— Мне все равно, откуда ты, — сказал он, усмехнувшись. — Главное, ты русский, и что еще для меня немаловажно — русский интеллигент. Вот здесь, — он ткнул в мою лагерную карточку, — написано, что ты рабочий. Но твои руки выдают тебя…

«Он все знает!» Я посмотрел на него. Теперь мне нечего было скрывать.

— Мои родители — врачи.

— Где они учились?

— Мать в Киеве, отец в Саратове.

— Вот видишь! А я учился в Петербурге. — Он неожиданно подмигнул мне. — В Санкт-Петербурге! В Военно-медицинской академии. Хотел стать русским хирургом, но началась первая мировая война, и меня, как немца, выдворили обратно в Германию. Кстати, против моего желания. — Он печально покачал головой. — Но что есть в наш век желание человека, когда за него все решает политическая машина? Моя жизнь повернулась, и вот теперь, — он ткнул толстым белым пальцем мне в грудь, — мы с тобой враги. А могли бы быть друзьями, верно?

Я не знал, что ответить. Мне по-прежнему казалось, что он испытывает меня.

— И ты боишься говорить «да»! Но русский интеллигент не может сказать иначе. Это вы, ваши прекрасные писатели Лев Толстой и Достоевский, учили людей быть братьями, а не врагами. Никто не производил на мою душу такого впечатления, как они. Читая их, я понимал, что человек может быть счастлив, только живя в согласии с совестью, — он нахмурился, — слово, которое теперь у нас даже страшно произносить… Да, да, — его палец пророчески пошел вверх, — мы все сейчас парализованы страхом, но это не вечно, люди не могут так жить, если они… люди!

Он взял меня за плечи, подвел к столу, усадил в кресло и сел сам.

— Слушай хорошо, мне надо говорить с тобой по душам, чтобы ты знал, что думают сознательные немцы, — нет, я не скажу пока — миллионы, нет, пока нас меньше, может быть, тысячи или даже сотни, — но разглядеть будущее способны поначалу всегда немногие, однако правда — за ними. Так вот, — он понизил голос, — Германия проиграла эту войну, и вопрос формального краха — дело месяцев, в крайнем случае года, не в том суть. Она проиграла все войны, еще не начав их вести. Сразу, как только этот бесноватый неуч со своими подручными захватил власть. Нет ничего страшнее обывателя с ножом в кулаке — такие не знают голоса рассудка, голоса совести. Гитлер, сам обыватель, дал темной массе в руки ножи, сказал: грабьте, убивайте, вы всё будете иметь этим способом… Да, конечно, не каждый сразу встал на такой путь, только низменные элементы, взрастившие свои желания в «подвалах» Фрейда или в натуральных подвалах. Многие честные простаки еще колебались: за кем идти — за коммунистами, которых упрятали в тюрьмы, или за наци, процветавшими при новом режиме? Можно осуждать слабых, но нельзя отбросить то, что сам Маркс называл бытием. Представь себе, как все это происходило. У меня в соседях жили двое рабочих — Ганс и Михель. До зимы тридцать третьего оба ходили в какие-то кружки, читали книжки на социальные темы, голосовали за уменьшение военных кредитов, кричали «долой войну»… И вот к власти пришел Гитлер, разогнал кружки, а их членам предложил вступить в свою национал-социалистскую партию: только в ней, мол, вас научат правильному социализму. Между прочим, почти все партии так кричали, попробуй разберись, чем «национал-социалистская» хуже, чем «социалистическая»? И тут решило «бытие»: жены, дети, желудок… Михель первым поддался на удочку и примкнул к наци. Тогда ему дали выгодную работу, к рождеству и пасхе стали присылать гуся и бутылку мозельвейна, жена Михеля ходила по дому и показывала всем свои новые платья. А жена упрямого Ганса носила в ломбард последние тряпки. Ночами она вела «постельную дипломатию» с мужем: «Ты меня не любишь», «Ты не думаешь о детях», «Посмотри на Михеля — он не променял свою семью на глупые идеи. Да и какая разница: социализм для всех народов или же социализм только для немцев? Зачем тебе заботиться о всяких неграх или китайцах, пусть они сами добиваются для себя счастья!» Ганс упирался год, другой, потом его припугнули концлагерем, и наконец он сдался: тоже надел на себя повязку со свастикой и стал кричать: «Зиг хайль!»… А тот, кто продолжал упираться, сидел без работы или, хуже того, погибал в застенках гестапо. Вот и все. Просто, как в школьном учебнике. Есть такая сказка — о всемогущем раке. Однажды рыбак поймал этого рака, который вдруг заговорил человеческим голосом: «Отпусти меня, и я исполню любое твое желание». Посоветовался рыбак с женой, захотели они иметь сына. И сын родился. Но показалось мало: рыбак попросил у рака новый, красивый дом. Появился дом. Опять мало: просит рыбак у рака графское звание и сотню батраков. И это он получил. Тогда совсем обнаглела чета, захотела иметь в подчинении самого рака. Рак рассердился и лишил их всего, что дал, вернул к убогой жизни… Так и Германия: час расплаты близок. Есть вечный закон: посягнувший на свободу других лишится свободы сам. Вот посмотришь: Германию всю превратят в развалины. Возмездие будет ужасным. Что ж, поделом! «Каждый получает то, что заслуживает», — говорилось в римском праве. Да, то же говорят и у вас. Но у нас, в рейхе, это звучит как насмешка, ибо гений в загоне, а мразь процветает…