Владимир Пятницкий - «Лев Толстой очень любил детей...»

скульптор, автор серии деревянных скульптур с изображениями русских писателей

/выпуск Московского художественного института им. В. И. Сурикова–1982/

Эти анекдоты я прочитал где-то на втором-третьем курсе института. Это был машинописный экземпляр, они там шли под фамилией Хармса, и тогда меня особо не впечатлили. Потом я ушел в армию и там начал резать из дерева свои фигуры русских писателей. Первым у меня вышел Лев Толстой, хотя я его не люблю, а вторым я сделал Пушкина — вот его я очень люблю как поэта и как человека. Повторяю его часто — у меня около 30 штук «Пушкиных» в итоге получилось, наверно.

А распробовал я «Веселых ребят» (и тогда узнал, что это произведение Пятницкого и Доброхотовой-Майковой) уже в 1990-е, когда прочел «Горло бредит бритвою», где они были в приложении. Мне нравятся эти истории и их подход. В них есть драйв. И такие зачатки постмодернизма — что, собственно, я в своих «русских писателях» и делаю, совмещая с принципами народной скульптуры.

Деревянная раскрашенная скульптура Хармса у меня тоже есть, он большой такой получился, задумчивый. Сейчас в моем «пантеоне» скульптур около 100 писателей — от Крылова и Карамзина до Северянина и Чуковского. Некоторых я повторяю на продажу, причем люди заказывают одних и тех же. В тройке лидеров всегда, вечно — Толстой, Пушкин, Гоголь (но он отстает). Последнее время начали заказывать писателей Серебряного века и обэриутов — прогресс! Так что последние три года вырезаю по один-два «Хармса» за сезон.

Кстати, о том, что Владимир Пятницкий тоже делал скульптурные изображения русских писателей, я узнал только от вас.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Дмитрий Хитаров,

журналист, редактор

/выпуск журфака МГУ–1995/

Однажды вечером, году этак в 1983-м, я случайно услышал, как мама, только что пришедшая с работы, говорит бабушке: «На, почитай, только Димке не показывай, а то, не дай бог, ляпнет в школе». Мама, Елена Борисовна Волпянская, служила старшим корректором в газете «Гудок», которая тогда еще не превратилась в унылую многотиражку, из отраслевых была одной из самых крутых, в редакции гордились тем, что тут печатались Ильф и Петров, Катаев, Олеша и Булгаков (последнего, правда, называли шепотом), и там была, по советским меркам, жизнь. В том числе не демонстративно, но активно ходил самиздат. Я это слово уже слышал и знал, но допущен пока не был. Впрочем, хотя и читал все, до чего «дотягивался» (бабушка, Наталья Николаевна Мишина, заразила меня любовью к книгам, когда я был еще совсем маленьким), пока особо и не рвался — из разговоров понимал, что это какие-то мрачные и очень серьезные книги.

Когда уже засыпал, из бабушкиного угла доносились хихиканье, всхлипывания, бульканье и шепот: «Ленка, это же хармс какой-то!» И мамино: «Ты дальше, дальше читай». На следующий вечер все повторилось, только к маме и бабушке присоединилась еще и тетка Татуся (Наталия Борисовна Мишина). Утром перед школой, когда мы вчетвером завтракали, я сказал: «Так нечестно! Вы там хохочете два вечера, а мне не показываете, а сами говорите, что в семье секретов быть не может». Когда я вернулся после уроков, бабушка протянула мне тоненькую самодельную тетрадку из листов А4, сложенных пополам и сшитых. На обложке было название, напечатанное на пишущей машинке — «Веселые ребята». «Только в школу не таскать и не трепаться, так же, как про то, что я “вражеские голоса” слушаю — помнишь, объясняла, как это опасно?» — сказала бабушка. Я, конечно, помнил.

Первые три-четыре анекдота вызвали шок: то, к чему в школе прививали почти религиозное отношение, оказывается, может быть предметом насмешек и даже издевок! Как я смеялся! До слез, до колик! Вечером устроили чтение вслух — хохотали всей семьей. «А что такое “хармс” — вы говорили, что это — натуральный хармс?» — спросил я. «Это фамилия замечательного писателя, но его сейчас не печатают, и упоминать его не стоит», — ответила бабушка.

Через день я знал всю тетрадку наизусть. И конечно же, меня распирало поделиться. Запретное слово «Хармс» я не упоминал, но «Веселых ребят» цитировал обильно. Во-первых, я уже тогда понимал, что весельчаки и балагуры нравятся девушкам, а их внимание мне льстило. А во-вторых, сам я предпочитал общаться с людьми остроумными и неглупыми, и эти анекдоты были отличной «лакмусовой бумажкой», сразу проявлявшей таковых в любой компании. Долго еще фразы оттуда служили своеобразным паролем для определения свой-чужой. Да и сейчас иногда выручают.

И вот сейчас, во время работы над этой книгой, с изумлением обнаружил, что дочь Владимира Пятницкого и племянница Натальи Доброхотовой-Майковой, Валентина — девочка Валя из моего детства! Мы жили по соседству в Метрогородке, на востоке Москвы, а познакомились в Эстонии, куда на летние каникулы нас возили бабушки. Повода процитировать Вале «Веселых ребят» тогда не случилось, а вышло бы смешно.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Виктор Нехезин,

журналист ВВС

/выпуск МГУ–1997/

Я со всем этим ознакомился уже в университете, видимо, прямо на первом курсе, то есть где-то зимой-весной 1992 года. Насчет хронологии я вполне уверен, потому что первый семестр я прокуковал как-то сам собой, а во время первой сессии задружился с чуваком, который был жуткий фанат как самого Хармса, так и всевозможных приколюх в его духе. Я не знаю, откуда он мне их цитировал, но он точно зачитывал и пересказывал их десятками. Конечно, он не только этим увлекался, и нельзя сказать, что мы только про Хармса говорили, но вот всякие фразочки про Баден-Баден и проч. — это вот прямо лексика, которая вошла в мой обиход как раз именно тогда и благодаря этому чуваку. В этом я вполне уверен. Чувак — его зовут Сергей Тюленев — вообще оказал немалое воздействие на мое интеллектуальное становление, так сказать, потому что был старше (я-то из школы сразу в универ поступил), успел поучиться в нижегородской консерватории и перед поступлением на филфак отучился у нас на рабфаке (кажется, это понятие тогда еще существовало). Сейчас он профессор Даремского университета, а не х** знает что, как я! Другими словами — это я сейчас уже слегка рефлексирую пост-фактум — вот эти анекдоты с их абсурдистской стилистикой стали, безусловно, одним из немаловажных этапов моего «параллельного» образования.

Про псевдо-Хармса могу еще добавить вот какую деталь. То ли тогда же, то ли позже (в первой половине 90-х) я купил одну максимально дурацкую книжку, типа сборника анекдотов, под названием «Антология юмора» (или как-то так) именно ради этих хармсовских анекдотов. Там они были на голубом глазу атрибутированы самим Хармсом!