Артур Дойль - Опасная работа

Даже в стихах Конан Дойл то и дело возвращается к приключениям своей юности. Опубликованные в 1911 году веселые вирши, носящие название «Совет молодому Артуру», также содержат морские метафоры:

По словам Стюарта Фрэнка, старшего куратора ньюбедфордского Музея китобойного промысла, из крупных писателей лишь Конан Дойл и Герман Мелвил смогли описать охоту на китов, какой она была в XIX веке, исходя из собственного своего опыта. До самой своей кончины в 1930 году Конан Дойл сохранил яркие и приятные воспоминания о времени, проведенном в Арктике. «Этот край обладает обаянием, чарами, власть которых ощущает на себе каждый, кому удается сюда проникнуть, – писал он ранее. – Как понимаю я того престарелого капитана китобойного судна, который, будучи при смерти, вдруг зашагал из дома прочь, шатаясь, прямо как был, в ночной рубашке, а когда его нашли сиделки, он все бормотал, что он должен „пробиваться на север“»!

Незадолго до смерти Конан Дойл набросал юмористический рисунок, названный им «Старый дом». Он изобразил себя в виде старой клячи-тяжеловоза, тянущей повозку, доверху нагруженную домашним скарбом – делами и занятиями всей многотрудной его жизни. Среди прочего там числятся «врачебная практика», «Шерлок Холмс», «исторические романы» и многое другое, а на верхушку всей этой кучи он поместил «Арктику». На заднем плане среди вех извилистого пути мы видим и бот с гарпунерами – охотниками за китами.

Конан Дойл умер дома, в кругу семьи 7 июля 1930 г. Наконец-то и он смог отправиться в путь, «пробиваясь на север».

Примечание редактора

Статья Конан Дойла появилась в июльском номере «Айдлер» (Бездельник) за 1892 год – первый год существования журнала, владельцами которого стали друзья Конан Дойла Роберт Барт и Джером К. Джером, а позднее, в марте 1894-го, она вышла и в американском «Маклюерс Мэгэзин», журнале, акциями которого писатель владел. Получивший к тому времени широкую известность как автор Шерлока Холмса, Конан Дойл использовал свое имя для пропаганды собственных взглядов на Арктику и на возможности достичь Северного полюса.

В этой публикации во многом повторяются мысли, высказанные им в выступлении в Обществе литераторов и ученых Портсмута в декабре 1893 года, когда медик Конан Дойл еще только отвоевывал себе место в литературе. Некоторые подробности повествования повторяются и в написанной в 1894-м автобиографии Конан Дойла «Приключения и воспоминания».

Это может показаться странным и даже невероятным, но немалое число британских мужчин с детских лет не видели растущих в поле хлебных колосьев. Я говорю о питерхедских китобоях. Суровую взрослую жизнь свою они начинают рано – юнгами или матросами на кораблях, и с этого времени они уходят в море в конце каждого февраля, покидая дом, когда хлебные ростки на полях еще не пробились наружу, и возвращаясь в сентябре, когда урожай уже собран и на месте колосьев остается лишь стерня.

Я был знаком и беседовал с многими ветеранами китобойного промысла, для которых хлебный колосок был диковинкой – они ею восхищались и ее берегли.

Дело, которому служат эти люди, старинное и почтенное. Были времена, когда моря вокруг Гренландии бороздили суда многих стран, когда самыми умелыми китобоями считались баски и жители Бискайского побережья, когда в охоте на великанов-китов соревновались голландцы и ганзейцы, испанцы и бритты. Затем постепенно, как следствие оскудения физической энергии либо материальных ресурсов, многие страны промысел свернули, пока в начале нашего столетия он не сконцентрировался лишь в трех портовых городах – Гуле, Пуле и Ливерпуле. Но центр китобойного промысла продолжал менять свое местоположение. Начиная со времени Скорсби, последнего из великих английских капитанов, он переместился дальше на север, и вскоре охотой в гренландских водах всецело завладел Питерхед, деля эту свою прерогативу лишь с Данди и норвежскими китобоями. Теперь же – увы! Китобойный промысел и здесь, кажется, доживает свои последние дни: питерхедские китобои ищут новые пути в Антарктике, а традиции воспитания новых отважных моряков-китобоев уходят в прошлое. Что не значит, конечно, будто новое поколение китобоев лишено профессиональной сметки и упорства предшествующих поколений, как не означает и того, что гренландскому киту грозит вымирание. Лишив это неповоротливое скопище жира каких бы то ни было защитных механизмов, Природа, кажется, дала ему взамен лишь одно – интеллект. То, что кит вполне усвоил и знает последовательность действий во время охоты на него, не подлежит никакому сомнению. Тереться об острый край льдины, мечась то туда, то сюда, чтобы льдом перерезало линь – обычная уловка пораженного гарпуном исполина. Постепенно он пришел и к пониманию того, что силы его противника не безграничны, и, мотая его подольше среди ледяных полей, можно избавиться от самого стойкого из преследователей. Поэтому кит так часто теперь оставляет открытую воду, уходя все дальше и дальше в торосы и кормясь в местах уж совсем непроходимых, давая наблюдателю на мачте лишь изредка увидеть вдали фонтан морской пены или взмах широкого черного хвоста в воздухе – зрелище, от которого дух захватывает.

Но стать свидетелем поимки кита или, еще того лучше, участником охоты на него в боте с гарпунной пушкой, либо среди матросов, вооруженных ручными гарпунами и пиками, – удовольствие острое и ни с чем не сравнимое. Если пойманный лосось – это истинно королевский трофей, то что сказать о трофее размером с дом и стоящем добрых тысячу-две фунтов, когда леской тебе служит канат из манильской пеньки, и скручен он из пятидесяти крепчайших веревок? Перед азартом подобной охоты меркнут все спортивные переживания. Сто тонн мяса отчаянно взбивают воду в кровавую пену, два гигантских черных плавника вздымаются и падают, подобно крыльям ветряной мельницы, застя дневной свет боту, но гарпунер, стойко держась на ногах в наиболее безопасном месте – поближе к голове животного, – вжимает в грудь деревянную рукоять двенадцатифутового гарпуна, пронзает им тело кита и не оставляет его, пока не заканчивается долгий поединок и черная спина не поворачивается в воде, открывая глазу мертвенное серовато-белое брюхо. Но несмотря на все возбуждение и весь восторг этой схватки (а никто из не державших весло в китобойном боте даже не может себе их вообразить), нельзя не испытывать сочувствия к несчастной жертве охоты. Глаз у кита очень маленький, не больше бычьего, но невозможно забыть жалобного молящего выражения в этом глазу перед тем, как его заволакивает смертная пелена. Разве расскажешь несчастному созданию о выгоде китобойного промысла, растолкуешь его правила и требования, объяснишь, что, соорудив у него в пасти своеобразный фильтр с пластинками из материала невероятно гибкого и одновременно невероятно прочного, Природа подписала ему смертный приговор?