К. Сауснитис - В Саласпилсском лагере смерти (сборник воспоминаний)

Засуетился палач, здоровенный детина, выбранный фашистами из самих иностранцев! У него тряслись коленки, но не выполнить распоряжения означало самому идти на виселицу, тот трус стал убийцей своих соотечественников.

Первым повесили сгорбленного годами мужчину — за лодырничество. Неся доски с пилорамы к новостройке, он в бессилии упал и с минуту лежал на земле. Когда палач надевал на шею опухшего от голода старика петлю, тот повернул голову в сторону беседки, крикнул высоким ломающимся голосом непонятные нам слова и прижал руки к груди. Так он и умер — с открытыми глазами, полными презрения к своим палачам.

Гостьи взвизгнули:

— Господин доктор, сядьте впереди нас… Этот человек так страшно смотрит…

— Что вы. — Ланге пожал плечами. — Разве это человек!

Величаемый доктором господин говорил так громко, чтобы каждое его слово слышали и заключенные, стоявшие близ беседки. Он давал им понять, что здесь, в лагере, заключенных не считали и не будут считать за людей. Затем Ланге отодвинулся дальше от дам и обломал свисавшую ветку березы, чтобы лучше видеть место казни.

Людей убивали по испытанному на практике фашистскому методу. Когда первый повешенный был снят и его труп уложен на траву, эсэсовец скомандовал живым, которые один за другим стояли около виселицы:

— Шаг вперед — марш!

Обреченные делают еще один шаг по направлению к смерти. Для стоящего впереди это последний шаг, остальным остается один, два, три — как кому.

Под петлю становится человек, наказываемый за запрещенную торговлю. На набережной Даугавы он выменял у рабочих пилорамы на последнюю рубашку кусок хлеба. Сегодня у него пиджак надет на голое тело. Он покупал жизнь, а купил смерть.

И снова звучит команда:

— Шаг вперед — марш!

Третьего, известного во всей Европе австрийского музыканта, повесили за неприветствие. Он вовремя не снял шапку перед бывшим мясником, теперешним помощником коменданта лагеря ротенфюрером Теккемейером.

Колонна осужденных становится все короче, а число снятых с петли растет. Однако доктор не удовлетворен: мало крови, мало предсмертных криков. Караемых так замучил Саласпилсский лагерь смерти, что им все стало безразличным. Им больше ничего не жаль. Даже жизни. Виселица их не пугает, не волнует. Кажется, они желают скорее уйти из этой грязной атмосферы. Вот обреченный на смерть залезает на скамью, поднимает голову и сам набрасывает себе петлю на шею. Ни одного крика испуга, ни одного нервного движения.

Но Ланге нравятся человеческие слезы, боль, страдания. Он жаждет крови. Прибыв в лагерь, он всегда направляется на охоту. Недавно он около пилорамы пустил пулю в голову чешскому юристу, присевшему на доски отдохнуть. Такая же участь постигла профессора Пражского университета, который, спрятавшись в вереске, варил картофель, тайком раздобытый у сочувствующих людей. Даже накануне своей свадьбы — это уже было к осени — Ланге приехал сюда, в лагерь, и стал вешать и расстреливать людей.

Доктор Ланге жаждал крови и в тот день.

— Прекратить! — раздается его команда из беседки, и палачи поспешно снимают петлю с шеи очередной жертвы.

Господа совещаются. Дамы сидят, от острых переживаний стиснув голову руками, и молчат. В караульное помещение мчится вестовой. Спрятав трубку в карман, поднимается Теккемейер и расстегивает кобуру пистолета. Он направляется к повешенным, сложенным на земле и, как обычно, каждому вгоняет пулю в ухо. Вернувшись к дамам, он поясняет:

— Иначе нельзя, уважаемые. Люди большие симулянты и жулики. В лагере был случай, когда повешенный ожил, но притворившись мертвым, добрался живым и здоровым до кладбища! С того времени меня не проведешь… 4

Из караульного помещения уже явились шестеро молодчиков, заспанных, угрюмых, наверное поднятых со сна. Не казненных еще «преступников» перестраивают. Их ставят спиной к охранникам на значительном расстоянии друг от друга. Лязгают затворы винтовок. На сей раз жизнь будет измеряться не шагами, а секундами. Только несколькими секундами. Командир — светловолосый юнец старается принять торжественную позу. Залп. Видно, как от пуль подергиваются туловища. Один падает ничком, другой только покачнулся. Третий подпрыгивает в воздухе, будто нечаянно наступил на раскаленное железо. Кто-то валится набок, вытягивает ногу и руку, и, как бы в шутку, дергает ими…

Смотрите, смотрите, как странно и по-разному реагируют на ранение нервные центры! — в восторге восклицает Ланге, припоминая другие совершенно непостижимые случаи.

Однажды в Юмправмуйже он застиг заключенного, который тайком пек на костре лягушку. Преступник так испугался его, что с ним случился нервный паралич! Он совсем не почувствовал вонзающуюся в ухо пулю, стал извиняться и оправдываться. «Простите, господин штурмбаннфюрер, это не мясо…»

Первый залп скосил не всех, еще стоит смуглый мужчина. Красные пятна, расплывающиеся на рубашке, свидетельствуют о том, что в его спину вошло несколько пуль. Но он не падает. Он резко поворачивается к стреляющим молодчикам, идет к ним навстречу и протягивает руку для приветствия.

Залп. Все убиты. Представление окончено. Господа и дамы встают.

— У вас крепкие нервы, господин доктор. — Одна из дам спешит накрасить губы.

— У меня? Вешал ведь еврей, стреляли латыши, — наигранно удивлялся Ланге, пожимая плечами и оставляя дам на попечение Кауфмана. Он с Теккемейером должен еще проверить расстрелянных. Не остался ли кто в живых.

Вечером около кухни комендатуры собрались охранники, которые приводили приговор в исполнение. Штурмбаннфюрер приказал выдать им дополнительно по сто граммов мармелада.

Настоящее его имя было Кандер, но мы звали его Кангар. В Саласпилсе он делал то же самое, что семьсот лет назад его тезка — предавал свой народ.

Этот мрачный, всегда насупленный, малоразговорчивый садист выполнял в лагере роль чиновника по особым поручениям. Он расследовал нарушения, совершаемые заключенными: например, усталый узник присел на работе или пытался тайком отправить письмо родным. За малейшее нарушение комендант по предложению Кандера присуждал до ста ударов и затем зачислял избитых еще в штрафную группу. Фактически человек приговаривался к смерти.

Неизвестно, какими методами Кандер принуждал даже невиновных людей признаваться. Из его кабинета заключенный выходил с выпяченными от ужаса глазами и дрожащими руками. Если у него спрашивали, что Кандер сделал, тот не отвечал, а только хватался за голову.

— Ужас… Не спрашивай… Нельзя говорить…